Богоматерь Нильская - [25]

Вдруг старший тва присел на корточки и знаком велел нам сделать то же самое. Он как-то странно почмокал губами, поднял с земли бамбуковую палочку и помахал ею, как бы в знак приветствия. И тут за деревьями мы увидели их: гориллы – штук десять, я не успела точно сосчитать, – были совсем рядом, и самый крупный самец, вожак стада, смотрел в нашем направлении.

«Опустите голову, – прошептал один из пигмеев, – не смотрите на него, покажите ему, что он хозяин, что вы ему подчиняетесь, думаю, что ему не нравится ваш запах». Я уткнулась носом чуть ли не в землю, как суахили из квартала Ньямирамбо, когда совершают свою молитву. Самец гориллы поднялся и зарычал. Он и правда был огромный. «Все хорошо, – сказал пигмей, – он узнал меня, он доволен, только не двигайтесь».

Но я все же подняла голову и смогла их как следует разглядеть – вожака, который по-прежнему был начеку, его самок и детенышей. Ведь правда, Иммакюле? Мы же видели их совсем близко? Мы могли бы их даже потрогать.

– Конечно видели. Мамы-гориллы сели в кружок, а вожак приглядывал за нами. Детеныши играли в середине круга, резвились, кувыркались, подходили к матери, чтобы пососать молока, а та тем временем искала у них блох. Мамаши пережевывали побеги бамбука, а потом давали эту массу детенышам, как делали наши бабушки с сорго. Тут я подумала о том, что рассказывала мама Горетти: что раньше гориллы были людьми. Но мне представилась другая история: что гориллы уже почти стали людьми, но потом передумали, решили остаться обезьянами и жить в лесу на склонах вулкана. Они увидели, как другие обезьяны, такие же, как они, превратились в людей, но при этом стали злыми, жестокими, принялись убивать друг друга, и они отказались становиться людьми. Может быть, это и был первородный грех, о котором все время твердит отец Эрменегильд: когда обезьяны стали людьми!

– Наша Иммакюле – просто философ. Мисс Руанда ударилась в богословие! Ну и ну, только этого не хватало! – с издевкой проговорила Глориоза. – Так ты напиши все это в следующем сочинении: вот отец Эрменегильд-то обрадуется!

– А потом, – продолжала Горетти, не обращая никакого внимания на насмешки Глориозы, – тва сделали нам знак, чтобы мы потихоньку отходили назад. Они сказали, что самец начал беспокоиться, а я думаю, что им самим хотелось поскорее закусить своими козами. Мы вернулись к палаткам. Солдаты съездили за третьей козой. Тва сочинили песню про трех коз, а мы поехали обратно в военный лагерь. Офицеры восхищались нашей отвагой: не только белые женщины способны на такие подвиги – отправиться в самое логово горилл.

Все присутствующие аплодисментами выразили свое восхищение рассказом «исследовательниц».

– Вот вы говорите, – сказала Глориоза, – что в военном лагере было много народу, а вы знаете почему? А твоему отцу, Иммакюле, зачем понадобилось ехать в Рухенгери к бакига?

– Он ездил покупать картофель, – ответила Иммакюле, – он теперь признаёт только интофаньи – крупный картофель, который продают в Рухенгери; мелкий, из Гитарамы, который выращивают баньяндуга, – размером с большой палец ноги, – ему не нравится.

Под покровом Девы Марии

«Отец Эрменегильд, – говорила мать-настоятельница, представляя священника и преподавателя религии посетителям лицея, – это само милосердие, если бы вы только знали, сколько времени он посвящает (а ведь у него столько обязанностей и нагрузок, как духовных, так и материальных) тому, чтобы бедные крестьяне из ближайшей деревни одевались пристойно!» Отец Эрменегильд действительно представлял в Ньяминомбе американскую Католическую службу помощи. Каждый месяц грузовик этой благотворительной организации привозил в деревню огромные тюки с тряпьем, а бои складывали их в ангар, который брат Ауксилий весьма неохотно предоставлял священнику для его благотворительной деятельности. Никто не понимал, почему начертанные на грузовиках буквы CRS вызывают такое веселье у преподавателей-французов[4]. Одна часть одежды передавалась отцу Анджело, который распределял ее среди своих прихожан, другая перепродавалась рыночным старьевщикам, а полученные таким образом деньги шли на покупку синей и защитной ткани для форменной одежды учащихся начальных школ в Ньяминомбе. Для собственных благотворительных нужд отец Эрменегильд отбирал лишь несколько нарядов, в основном платьев.

Для сортировки одежды отец Эрменегильд прибегал к помощи лицеисток. В начале учебного года он обращался за этим прежде всего к новеньким, находившимся под впечатлением от нового для них мира, в котором они делали свои первые шаги. «Покажите свое доброе сердце, – говорил он в проповеди, – вы, женская элита страны, ваш долг – трудиться на благо развития крестьянских масс, помогите мне одеть раздетых». После таких слов лицеистки чувствовали себя обязанными явиться в субботу днем к входу в ангар, только очень немногие осмеливались увильнуть. Отец Эрменегильд долго благодарил девочек за проявленную сознательность, после чего наконец распределял среди волонтерок обязанности. Девочки тутси, попавшие в лицей по специальной квоте, привлекались вместе с девочками особо приятной наружности. Тут же были и учащиеся прежних наборов, поглядывавшие на новых избранниц с насмешливым презрением. Работа заключалась в сортировке тряпья: в одну кучу – детская одежда, в другую – женская, в третью – мужская. Непонятно было только, что делать с теплыми куртками на меху, стегаными пальто и каскетками с опускающимися ушами. «Пусть это будет для стариков, – говорил отец Эрменегильд, – они вечно мерзнут». Из кучи с женской одеждой он отбирал «для своих дел» самые красивые платья и блузки, а иногда и кое-что из нижнего белья – с кружевами. «Это и вам пойдет в качестве вознаграждения за работу», – говорил он, чтобы простимулировать рвение своей команды.