Боги, святилища, обряды Японии: Энциклопедия Синто - [205]

Слово инадзума — «молния», буквально означает «жена рисового ростка», что предполагает родственную связь между сверканием молнии и появлением рисовых ростков. Это наблюдение также имеет природную основу, но не в ней дело. Стихии в синтоистском пантеоне считались божествами; бушующая стихия, рождающая рисовые ростки, — не метафора, а прямое действие, окрашенное в мифологические тона.

Человек также не исключен из единого природного поля, он участвует в нем как полноправный член и приравнен к растениям, животным, явлениям природы. Так, долгий майский дождь обозначается словом самидарэ, где мидарэ — «сердечная смута»; очевидно, что долгие майские дожди в сезон дождей вызывают тоску, и, в свою очередь, это состояние души дает название виду дождя. Во многих стихах кусты хаги выступают в качестве объекта вожделения оленя. Современные комментаторы пишут о том, что олень приходит к кустам хаги, поскольку они содержат привлекающий его запах, а во время грозы с молнией в воздухе вырабатывается азот, способствующий росту растений, но независимо от научных объяснений, очевидно, что древние наделяли энергетику (яп. ки, кит. ци) свойствами передавать родственную связь, объединять. Природа понималась как многосоставное целое, объединенное кэ.

В сочинениях классической поры синтоистское мировосприятие и синтоистские мотивы пронизывают саму ткань художественных произведений. Как уток и основа состоят из разных нитей, сплетающихся в единый узор, так синтоистские мотивы в литературном произведении, переплетаясь с буддийскими, конфуцианскими и иными представлениями, создают неповторимую картину мира и неотделимы от прочих составляющих. В произведениях классической литературы можно выделить синтоистские мотивы, например, описания праздников мацури и ритуалов в императорском дворце, в синтоистских храмах, при строительстве, во время путешествий, посадки риса и при сборе урожая. Древние тексты синтоистских молитвословий норито и императорских указов на японском языке (сэммё) обладали, подобно многим древним текстам, значительными художественными достоинствами, однако чисто литературными они не являлись, цель их создания была сакральной.

Древние песни (ута) были способом обращения к богам во время праздников мацури. В «Манъёсю», например, в 14 и в 20 свитках собраны тексты ритуально-обрядовых представлений Адзума ута — «Песни восточных провинций», они отбирались специальными собирателями народных песен, всего в антологию включено 130 народных песен вака. Многие песни исполнялись с магическими целями, в них ощущается связь с фольклорно-обрядовыми действами.

В одном из «длинных стихотворений» (тёка, нагаута) антологии «Манъёсю» говорится о том, что Япония — это страна, где «привольно живется душе слова» котодама, причем очевидно, что котодама тем сильнее, чем ближе слова к «эре богов» (камиё), поэтому поэты избегали новых слов и китаизмов, поскольку в них «душа слова» отсутствовала и использовали только слова чистого японского языка — ямато котоба. В то время это была реакция на значительное распространение китаеязычной литературы в Японии. Эта традиция была продолжена в XVIII в. деятелями школы национальной науки (Кокугаку), которые писали вака языком тысячелетней давности в подражание «Манъёсю», «Кокинсю» и даже «Кодзики», избегая китаизмов и слов нового японского языка. Литературовед Кониси Дзинъити связывают магические свойства котодама с функционированием некоторых приемов поэзии танка — макура котоба (слово-изголовье) и дзё (предисловие).

Связь поэзии вака с синтоизмом подчеркивалась такими учеными Кокугаку как Мотоори Норинага, Камо Мабути, Када Адзумамаро и др. Многие из них происходили из семей синтоистских священников. Стремясь вернуть Японии произведения классической древности и провести реформу в филологии через «возвращение к древности», они создали филологическую школу высокого уровня. Они писали вака, стремясь сохранить лексику и грамматику тысячелетней давности, не позволяя новым веяниям вторгнуться в классическую поэзию. Ученые этой школы подчеркивали фольклорно-обрядовую и заклинательную природу вака. Пять вака о лунном свете замечательного поэта Камо Мабути считаются выдающимся достижением поэзии XVIII в. и точным следованием безыскусной простоте и правде (макото).

Синтоизм в симбиозе с буддизмом искал свою сферу бытования и доминирования, но вместе с тем естественно вписывался в буддизм, заимствовал и преображал его логику, что отражалось и в художественной литературе. Поскольку синтоизм многое взял из имперского ритуала и обычаев двора, он был близок мироощущению хэйанских аристократов; писатели эпохи Хэйан описывали обряды и ритуалы, праздники, священников, божеств, святилища с такой же легкостью, как дышали. Для них синто был не отдельной темой, а составной частью потока жизни, неотделимой от всех других явлений действительности, светских и религиозных.

И в словесности нового времени (произведениях Ихара Сайкаку, Мори Огай, Хигути Итиё, Акутагава Рюносукэ и др.) и ощущаются синтоистские представления. Здесь «синтоистским» следует считать то, что имеет отношение к ками, святилищам дзиндзя, к паломничествам. Существует много красочных описаний предметов культа, параферналий синтоистских святилищ: синтай, тканей и лака, зеркал и мечей, бронзовых колокольчиков, вееров, костюмов и проч., т. е. отражение всего того, что подпадает под определение «искусство синто». Синтоизм пронизывает многие произведения литературы, как капля влаги, просачиваясь, увлажняет землю.