Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [253]

Марк прикурил от лампы, сел у стола.

«Я надеюсь», — сказал он, открыто глядя на Шарова, — «надеюсь, что вы не будете обещать нам прощение наших грехов».

«Нет, не буду», — сказал Шаров, садясь напротив. — «Вы ведь знаете, что моему рангу полковника функция прощать не присвоена, да и вообще нет ранга с такой функцией. Совсем даже наоборот».

«Ну, и на том спасибо», — усмехнулся Марк. — «Ваш предшественник гарантировал нам прощение, готов был дать подписку, даже говорил, что Сталин примет нас с распростертыми объятиями.»

«Я тоже гарантирую, что примет, но насчет объятий не ручаюсь», — сказал Шаров. — «Вы ведь всё это знаете не хуже моего».

«Да, знаю», — согласился Марк. — «Но перейдем к делу. Вы, конечно, хотите знать, что за причина заставила меня искать встречи с вами».

«Скажите», — сказал Шаров и откинулся к спинке стула.

Марк спокойно курил, медлил, и, глядя на него, невозможно было бы подумать, что он напряжен до самых последних пределов своих душевных сил. Шаров должен сказать, что ему известно, какие новые удары он им готовит. А самое главное — знает ли он о Марии?

И тут, чтобы сделать всё ясным, мы вернемся несколько назад, к событиям, предшествовавшим гибели Кулешова.

Когда обозначилось крушение немецких фронтов в России, в германских тылах, то есть на русской земле, оставшейся в руках немцев, сложились новые и очень жестокие условия. Говорят же, что осенняя муха кусается больнее, так было и тут. Германский солдат погибал на фронте, а в тылу разгулялась гитлеровская опричина. Золотые фазаны вели себя так, словно они действительно оседают в России на тысячу лет.

Лесная партизанщина разгоралась, но силовые центры немецкого произвола были в городах. От террора, подобного тому, который приписывался Черной кошке, золотые фазаны защитились очень простым способом. Они объявили свой страшный счет: за убитого немца — пятьдесят русских жизней. Именно тогда Кулешов сказал своим друзьям: нужно остановиться! Он писал им, что террор против немцев — безумие, способное всю землю залить русской кровью, так как немцы будут держаться своего слова — пятьдесят за одного. Писал, что для их целей террор не нужен, у них есть свое дело, которое они должны продолжать. Взрыв Гестапо в Слуцке показал, что удар по маловажным немцам ничего не дает. Если что и надо, так большой царап, удар по верху.

К этому времени относится появление на оккупированной земле большого числа чекистских оперативных групп. Началась странная, по первоначалу непонятная игра в немецком тылу. Перед теми немногими антикоммунистическими силами, которые еще сохранялись, сразу встал вопрос: что делать? Скоро обнаружилось, что чекистские опергруппы ведут какую-то замысловатую кампанию, жертвой которой становятся не немцы, а русские. Кулешов просил Марка искать встречи с чекистами, чтобы разгадать смысл их действий. В этом комиссионном магазине Сиволаповых, в который он теперь пришел, он тогда встретился с предшественником Шарова. Разговор нудный, ненужный. Чекистам он открыл, что с Кулешовым, Дробниным, Суровым им не договориться. Игра продолжалась, и гибель Кулешова была этапом этой страшной игры.

Но, как уже сказано, еще до своей гибели Кулешов произнес эти слова: большой царап. Его мысль была верной, но как ее осуществить? Немцы, изгоняемые из России, могли хлопнуть дверью. Они истребили еврейское население, почему они не могут распространить этого массового безразборного убийства на русское население? Большой царап приобретал свой смысл — предупреждение немцам.

Такое предупреждение становилось необходимым. Оккупированная русская земля уже стала похожей на кипящий котел, всё в ней пришло в движение. Германская армия еще как-то держала фронт, а русский исход с родины уже начался. Больницы западных городов переполнялись тифозными, детские дома новыми сиротами. Шли на запад донские казачьи станицы с походными атаманами, на версты растягивались их обозы. Кубанцы, терцы, ставропольцы, калмыки шли следом. Обозы тверских колхозников и горожан проходили. Людские толпы с Орловщины, из-под Брянска, от Смоленска шли. Катились эшелоны с беженцами — на неведомый запад в чужие земли, на неведомую судьбу стремились люди.

Страх перед возможным новым народоистреблением витал повсюду, разрастался. В районе Витебска эсэсовцы приступили к разрушению заводов, фабрик, поселений. При этом гибло много мирных жителей. В Гомеле выжигались целые улицы домов. Горели деревни, обреченные немцами на уничтожение якобы за то, что они оказывали помощь партизанам. Снова бандитизм в городах. Банда Одноглазого Пирата в Минске не щадила ни русских, ни немцев; в подвалах разрушенных зданий она сжигала трупы убитых ею людей. Слухи, что немцы готовят истребление населения, сотрясали русские города и села.

Большой царап становился тем оправданным риском, который нужно было принять.

Незадолго до провала Кулешова, на городской окраине Рыльска была встреча Дробнина с Марком. Дробнин искал встречи, чтобы договориться о большом царапе, и Марк пришел в Рыльск.

Восточная окраина города была сожжена при начале войны, но люди понастроили новых домишек, подправили уцелевшие, и образовалось что-то среднее между слободой и лагерем. Одни домики в своем прежнем виде на пожарищах поднялись, другие соединились и образовали длинные здания барачного типа, третьи лишь наполовину были восстановлены — передняя часть приведена в жилой вид, а задняя стоит обгорелая, разваленная.