Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [251]

Выждав минуты две, Абдулла снял кожаный передник, в котором он работал, вышел на улицу и пошел в комиссионный магазин. Тут, в окружении самоваров, старых меховых шуб, каких-то старомодных этажерок, сидел за столом младший из Сиволаповых. Больше в магазине никого не было. Абдулла спросил, нет ли сапожных шпилек — у него, мол, все вышли. Нет, шпилек в комиссионном магазине не было. Поговорив с Сиволаповым, как часто говорят соседи — ни о чем — Абдулла ушел. Сиволапов смотрел ему в спину и тихо смеялся.

Через час или чуть больше на кирпичной стежке, проложенной через площадь к церкви, показался колхозник с палкой в руке. Этот был рыжебородый, слегка прихрамывал. Завидев его, Абдулла повесил на окно белое полотенце. Рыжебородый дошел до церкви, поднялся на паперть и оглянулся. Белое полотенце в окошке сапожника Абдуллы было хорошо видно. Он вошел в церковь.

Церковная жизнь оккупированной земли была тогда на взлете. Говорят же, что беда приближает человека к Богу, люди в беде жили, и церковь им часто единственным утешением была. После довоенных гонений на религию равнодушие немцев к русской церкви было своего рода даром судьбы. Люди воспользовались этим равнодушием, даже хорошо воспользовались. Редкая церковь в те годы осталась неотремонтированной. Церковные праздники проходили с размахом, с торжеством великим, как всё одно прежнее вернулось. Та церковь, в которую пришел Марк, а это, конечно, был он, издавна служила украшением города. Даже когда ее было превратили в антирелигиозный музей, она все-таки оставалась украшением. В крошечном городке, в котором двухэтажные дома по пальцам можно пересчитать, высоченное здание церкви, сложенное из массивных каменных кубов, ничем не закроешь. С приходом немцев, церковь вернулась к своему назначению. Горожане все эти годы без церкви хранили у себя церковную утварь — иконы, хоругви и всё другое богослужебное иму щество, какое только могли спасти. Они снесли всё это добро, и церковь стала выглядеть так же хорошо и торжественно, как и раньше.

Когда Марк вошел в прохладную полутьму, освещенную мерцанием свечей, горящих перед иконами, в левой части церкви как раз происходило крещение. Принесли с десяток новорожденных, и очень старенький, совсем немощный батюшка тихонько говорил что-то над ними. Опустить их в купель он не мог, сил у него не хватало, и какой-то высокий, чахоточного вида человек, подпевая ему, помогал совершать обряд.

Марк от входа взял направо, стал за квадратной колонной, сверху донизу разрисованной небесами со звездами. До него доходили тихие голоса с другой половины церкви. Потом вдруг послышался смех. Марк выглянул из-за колонны. Перед священником теперь стояли в белых рубахах до пола две девушки лет по восемнадцати. Лиц он не видел, но в их позах была какая-то извечная прелесть, словно это ожившая картина о божественном. Позади девушек бородатые колхозники и принаряженные колхозницы — крестные отцы и матери. Марк снова отодвинулся за колонну.

Повсюду теперь происходит такое. Родители привозят сыновей и дочерей — крестить. Поддались когда-то страху, не покрестили младенцев, а теперь исправляют. А бывшие младенцы уже в возрасте, некоторые из них были комсомольцами, некоторые даже в армии служили.

Как всегда, когда он попадал в церковную тишь, им овладевала грусть, тут же, в этой церкви, особенно. Не впервые он сюда пришел, бывал тут и раньше, и вряд ли мог бы пройти мимо, не зайдя в нее. Стоя за колонной, Марк неотрывно смотрел на икону с ликом тетки Веры. Это не была она, на иконе была написана Богоматерь, но, грешно это или нет, тетка Вера виделась ему в Той, что глядит на него через огни свечей. Но не только это влекло Марка к иконе, а и другое. Он всё еще ощущал себя неотделимым от тех пленных, с которыми был в крепости другого, но недалекого отсюда города. Богоматерь, похожая на тетку Веру, принадлежала к этому его миру, лагерному миру мертвоживых. Она была словно протянувшаяся нить из прошлого. Образ на куске фанеры, исполнен простым углем. Марк часто думал о неведомом художнике. Он не мог знать тетки Веры, но почему же он придал своей Богоматери такое потрясающее сходство с нею? Этот удлиненный нос, напуганные, полные горем глаза, широко распахнутые навстречу людям, этот рот, словно сдерживающий в себе стон — Боже, ведь такой была тетка Вера в минуты горя! Это она вышла тогда под пули с несчастным художником, чтобы принять на свое лицо кровь человеческую.

Кусок фанеры вделали в простую тяжелую раму, повесили на стену у алтаря. Возле него всегда горит много свечей. Люди приходят поклониться этому лику Богоматери, пересеченному полосой засохшей человеческой крови. Он явился в муке, в смерти. В том лагере, в котором когда-то был Марк, случился пожар. Пленные выбегали из горящего здания в узкий двор лагеря, и тут, несчастные, попадали под пулеметный огонь со всех вышек. Тысячи убитых. Вместе со всеми выбежал и художник с написанным им ликом Богоматери. После побоища, какой-то верующий немецкий солдат поднял лист фанеры и привез его в этот городок. С тех пор он в церкви. И священник не позволяет стереть человеческую кровь с лика Богоматери. Может быть, от этой полосы засохшей крови, Богоматерь кажется Марку такой похожей на тетку Веру.