Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [254]

В одном таком полудоме и встретились. За это время Дробнин вовсе полысел, стал походить на вконец замученного тяжелой работой каторжника, подолгу кашлял. Обнимая его, Марк до боли в сердце пожалел этого человека. В Дробнине, как мало в ком другом, была ярко выражена воля к движению по прямой. Никаких колебаний. Знал человек, что верным путем идет, а что путь ведет к гибели, думать не хотел и другим не давал думать.

Говорили о большом царапе. Хозяин полудома, старый друг Дробнина, копал землю под окном — наблюдал за подходами. Если перестанет копать, они должны нырнуть в погреб, из него вылезти в неглубокую канавку и по ней добраться до балки, просекающей слободу-лагерь.

Когда покончили с делом, Марк сказал Дробнину:

«Ну, старик, готовься. Скоро Сталин опять дорвется до встречи с нами. Обнимет так, что кости затрещат».

«Что мне готовиться, давно я готов».

«Но может быть и не доведется встретиться, а?» — спросил Марк. — «Вон, о Власове всё больше говорят».

«Ты говоришь о нем, а я молчу», — сказал Дробнин и усмехнулся. Когда он усмехался, косые морщины на его щеках и лбу становились похожими на черные провалы. «По приказу Власова забрали русские батальоны, полк забрали. Куда-то во Францию ребят погнали. Что они там забыли? А без них мы тут вовсе взбаламученного и остались, один на один с немцами», — сказал Дробнин.

«Это правда — голыми», — согласился Марк. — «Но мы ведь не знаем. Не знаем, почему Власов дал этот приказ. Может быть, он собирает все вооруженные отряды подальше отсюда, тут-то ведь дело немцами уже проиграно. Может быть, действительно армию будет формировать».

«Это ты выдумываешь, Марк», — сказал Дробнин, всё так же усмехаясь. — «Ты вроде немцев — всё союзников себе придумываешь. Дело, мол, наше дрянь, но придет Власов и мы опять на коне. Так ведь? Я не знаю, что у Власова. Слов хороших много, это правда, да что в них проку! Слов мы сами тут можем гору наворотить. От слов к делу долго нужно прыгать. Командующим русской армии его называют, и сам себя он так величает, а где эта армия? До нее тоже прыгать долго надо».

«Ну, может, и допрыгаются наши люди с Власовым, наперед ничего сказать нельзя», — сказал Марк. — «Но знаешь что, старик? Если признать, что дело у Власова безнадежное, то ведь это и наша безнадежность. Тогда нужно сказать себе, что всё проиграно, что всё, что мы делали и делаем и, может быть еще сделаем — трын-трава, которая выросла, да тут же и зачахла. Если признать, то ведь тогда нужно сказать себе, что плетью обуха не перешибешь, и на том опустить занавес».

«Чем-то и обух нужно перешибать», — очень спокойно сказал Дробнин. — «Не перешибешь, так он тебя перешибет».

Марк засмеялся. Любил он в Дробнине эту уверенность, что в жизни на всё есть ответ, его лишь найти надо.

«Дон Кихот по сравнению с нами был прямо-таки деловым человеком», — сказал Марк. — «Он точно знал, как и за что биться. Его потомки утеряли эту ясность. Знаем, что обух нужно перешибить, а как и чем?»

«Если мы не знаем, так другие будут знать», — сказал Дробнин. — «А Дон Кихот был неплохим парнем, я лучше с ним пойду, чем со сталинскими рыцарями. А потом, не говори в единственном числе — два обуха нужно перешибать. Гитлеровский обух фронтовыми ребятами перешибается, а сталинский обух с этой стороны нужно крошить. Да и не только с этой, сам ведь знаешь».

«Твоими устами, да мед пить», — сказал Марк, почему-то вдруг повеселев. Он пристраивал на место бороду, собирался уходить. Дробнин поглядел на него и понимающе покивал головой. Сказал:

«Чудаки мы с тобой, Марк, бо-ль-шие чудаки!», — протянул он. — «Ведь надеемся. Плачем, падаем, дышать уже почти не дают нам, а мы всё надеемся. И я с тобой, старый дурак, надеюсь».

«Почему дурак?» — воскликнул Марк. — «Надеемся потому, что знаем. Ну, не знаем, конечно, а чувствуем. Народ теперь вооружен, война ему на новых руководителей указала, раскрепостила от страха. Неужели не найдутся солдаты, офицеры, маршалы, генералы, которые захотят победу в войне сделать победой для России? Найдутся, пойдут против Сталина, а за ними и весь народ тронется».

«Там много таких», — сказал Дробнин. — «Это хорошо, что мы знаем об этом. Но плохо, что не только мы знаем. Будь уверен, Сталин уже имеет план, как голову непокорным свернуть, когда эти непокорные ему победу в войне добудут. Давай-ка лучше делать то, что можем, а там видно будет, кто кого съест».

Им меж собой не нужно было входить в подробности. В таких коротких фразах они говорили друг другу всё, что хотели сказать. Верили, что дело их имеет свой смысл, но выяснять его не надо, он сам себя выяснит, сам себя осветит.

В тот раз, в Рыльске, Марк и Дробнин окончательно договорились. Большой царап нужен, и они будут искать способ сделать его.

Бидо в иерархии гитлеровских гражданских комиссаров занимал место не столь уж и важное — ниже середины — но по жестокости не уступал перворанговым гитлеровцам. Гитлеровский комиссар на оккупированной территории был чем-то вроде удельного князька, располагал полной волей в животе и смерти подвластного населения. Каждый такой наместник отгораживался стеной охраны — попробуй, дотянись до него!