Боги молчат. Записки советского военного корреспондента - [183]

«Выбросьте из головы, что героизм шагает в ногу с красотой», — сказал он. — «Самые героические поступки, о которых я знаю не из книг и не из кинокартин, а из жизни, выглядели вовсе непохоже на прекрасный подвиг. Герои узнаются по успеху, а за успех нужно дорого платить. Был один революционер, игравший роль безумного, чтобы не дать осудить себя на смерть. Доказывая свое безумие, он поедал собственные нечистоты. Некрасиво, правда ведь? Но разве можно ему отказать в праве на героизм? Вам надо бежать, это главное».

Под вечер этого же дня Котов пришел к кладовой и, вызвав Марка, сказал, что они решили бежать сегодня же ночью. Он опять спросил, не согласится ли и Марк на это.

«Нет, дружище», — сказал ему Марк. — «Уйти из лагеря — это еще не всё. Мне с моей ногой за вами не угнаться. Не обременяйте себя ничем лишним. Вот разве… Подождите меня здесь».

Марк ушел в кладовую. Пошептавшись с лысым, он вернулся и сказал Котову:

«Я советовал одному человеку бежать с вами, но он отказался. По мотивам, которые никакого отношения к способу побега не имеют. Вы виделись с Коровиным?»

«Виделся и говорил», — ответил Котов. — «Не хочет».

И Марк говорил с ним, но маленький Коровин наотрез отверг советы Марка. Он сказал, что из тринадцатого отряда их осталось двое, и не бросит он Марка.

В эту ночь сильно морозило. Снега не было, но с неба падали колючие замороженные иглы. Они быстро прорезали лучи прожекторов, полосующих лагерную ночь. Часа за два до рассвета Марк выскользнул из кладовой и замер, прижавшись к стене в темном углу. В ночное время опасно появляться на дворе, часовые будут стрелять, поэтому Марк стоял неподвижно, чувствуя, как холод охватывает всего его и заставляет дрожать. Из офицерского барака начали один за другим выползать люди. Они не видели Марка, но он их видел. Проползут ли они незамеченными через двор, освещенный прожекторами? Они держались близко к деревянному помосту, проложенному к уборной, были мало заметны, а Марку казалось, что часовые вот-вот увидят их и откроют стрельбу. Но беглецы благополучно проползли через двор и скрылись в здании.

Марк ждал. Сухие, замороженные иглы, падающие с неба, присыпали его, таяли у него на лице и он чувствовал колкую, обжигающую холодом влагу на щеках, губах, подбородке. Прошло полчаса, кругом всё оставалось тихо, мертво. Вздрагивая всем телом, прижимаясь к стене, он двинулся ко входу в кладовую. Как только он ступил в темноту, наполненную дыханием спящих, чья-то рука легла на его колено.

«Ну, и как?» — прошептала темнота голосом лысого. «Не знаю», — ответил Марк. — «Хотел бы знать».

Кладовая затихла до утра.

XIX. Отвержение небытия

В лагере пленных началась эпидемия тифа, и странно было бы ей не вспыхнуть. Люди жили в страшной скученности, в голоде, холоде — самое место разгуляться тифозной вше. Лазарет принять больных больше не мог, сами пленные врачи переселились в барак, чтобы свое место тифозным освободить. Немцы в лагерь перестали приходить, из-за проволоки наблюдали, как мрут люди. Потом от коменданта приказ — заболевших вывозить в карантин. И тут же слух: в лес вывозят, на смерть бросают.

В штаб-офицерской кладовой долго оборонялись от тифа, но и сюда он нагрянул, первым Марка свалил. Поначалу думали, что Марк простуды хватил, да и сам он болезни не в такой уж крайней мере поддался, держался. Лысый его на свою нижнюю полку перевел, от всех отделил. Каждый день он осматривал нижнюю часть Маркова живота и однажды увидел — сыпь пошла. Опять позвал он доктора, и тот подтвердил — сыпняк. Марк боролся с болезнью, но чем дальше, тем меньше сил в нем оставалось, и всё чаще стал он впадать в беспамятство, и тогда рвался из рук лысого, кричал, даже плакал. Однажды, придя в себя, Марк увидел над собой не лысого, а полковника Киселева — он его водой из кружки поил. Киселев сказал, что и лысый заболел. После этого Марку стало совсем плохо. Тем краешком сознания, которым он держался за жизнь, он однажды уловил крик, в котором упоминалось имя майора Иголина.

«Ну, сообщил, ну, был у немцев, ну, вывезут больных! А вы что, хотите заразиться?»

Это кричал Иголин, молодой майор-штабист, которого в кладовой недолюбливали и побаивались. Другие голоса кляли его, кажется, была драка, но Марк опять впал в беспамятство. Еще он помнил, как его готовили к отправке в карантин. Киселев застегнул на нем шинель, потом снял с себя теплый шарф и шею ему обернул. На одной ноге у Марка был сапог, на больной — большая глубокая калоша, что ему еще в госпитале дали.

А дальше Марк мало что соображал, однако же понимал, что их везут — его, лысого и еще двоих.

Лесную тишину колыхнул моторный стук, возникший совсем неожиданно. На поляне, невдалеке от заснеженной дороги, шевельнулся бурый комок. Худой, некрасивый медведь поднялся с земли, недовольно заурчал. Возле него, из-под снежной пороши, явственно проступали очертания человеческого тела. Человек лежал лицом вниз, выставив наружу присыпанную снегом спину. Дальше на полянке другие сугробы, один на другой похожие. Снежный покров был тонок и сквозь него узнавались человечьи тела — по мерзлым, застывшим линиям узнавались, по серым шинелям, по лицам, глядящим из-под снежного покрова в небо, или по круглым затылкам, если лица в землю погружены.