Боги и гиганты - [116]

На горе стало совсем тихо. То тут, то там раньше времени расцвели нарциссы, и сладкий их запах стоит в вечернем воздухе. Высоко над крепостью орел описывает огромные круги.

— Спасибо, — шепчет Хуманн, и на этот раз он действительно говорит вслух. И еще раз: — Спасибо.

Потом он быстро поворачивается и спускается вниз по дороге. Большой труд завершен, и тот, кто завершил его, должен быть счастлив. Ведь то, что он сделал, навеки войдет в историю.

ИНТЕРМЕЦЦО

Берлин, 1880 год. Март. Путешественник прибыл в город несколько дней назад. Он позволил себе небольшую передышку на долгом пути от Парижа до Санкт-Петербурга. А поскольку он был очень прост и любезен, то как-то утром, после завтрака, портье, вручая ему ключ от номера, сказал:

— Ведь вы разбираетесь немного в искусстве, господин? Извините, может быть, я поступаю бестактно, спрашивая вас об этом, но вы так располагаете к себе!

— Ну? А в чем дело?

— Знаете ли вы доктора Хуманна? И знаете ли, что он раскопал в Малой Азии огромный алтарь? Находки выставлены здесь, в музее. Если вы обратитесь к господину директору, доктору Конце, то определенно получите разрешение осмотреть алтарь. Все газеты полны этим уже несколько недель. Уверен, что вы не пожалеете, если пойдете туда.

Гость, имя которого было Иван Сергеевич Тургенев, улыбнулся, поблагодарил и кивнул головой. Он вышел из гостиницы и действительно направился к музеям. Может быть, в газетной болтовне и информации швейцара есть какая-нибудь доля правды и действительно стоит осмотреть эти сенсационные находки.

Он пришел. Он увидел. И он написал. Правда, не в Берлине, а несколькими днями позднее, 18 марта, когда вернулся домой, в Санкт-Петербург. Он написал письмо в редакцию солидного и многотиражного журнала «Вестник Европы».

Автор настоящей книги просит прощения у своих читателей за то, что последующие страницы просто списаны им у Тургенева. Ему было бы легко сделать текст Тургенева живым и изобразить его в виде диалога, но показалось важным, чтобы Тургенев говорил своими собственными словами и даже допускал при этом небольшие ошибки:

«…Отведите мне две-три странички вашего журнала для того, чтобы я мог поделиться с его читателями тем глубоким впечатлением, которое произвели на меня, во время моего недавнего проезда через Берлин, приобретенные прусским правительством мраморные горельефы лучшей эпохи аттического ваяния (III-го столетия до Р. X.), открытые в Пергаме (не в древней Трое) — в столице небольшого малоазийского царства, сперва покоренного, как и весь греческий мир, Римом, а потом разоренного наплывом варваров. Существование этих горельефов, воздвигнутых кем-то из царствовавшей династии Атталов и считавшихся у древних одним из чудес вселенной, было, конечно, не безызвестно ученым, — германским ученым в особенности; о них говорится в сохранившемся сочинении одного довольно, впрочем, темного писателя II-го столетия; по честь открытия этих великолепных останков принадлежит германскому консулу в Смирне Туманну, а заслуга — скорее счастие приобретения их выпала на долю прусского правительства, при энергичном содействии кронпринца. Все дело было Ведено очень ловко и тайно; вовремя были высланы инженеры и ученые профессора, вовремя куплен участок земли, близ деревушки Бергама, под которой скрывались все эти сокровища; самый фирман султана на владение открытыми мраморами, а не одними снимками с них (как тб сделало греческое правительство), был очень удачно и тоже вовремя получен, и в конце концов Пруссия — за какие-нибудь ничтожнейшие 130 000 марок — закрепила за собою такое завоевание, которое, конечно, принесет ей больше славы, чем завоевание Эльзаса и Лотарингии, и, пожалуй, окажется прочнее.

Эти горельефы составляли собственно фронтон или фриз громадного алтаря, посвященного Зевесу и Палладе (фигуры в полтора раза превосходят человеческий рост) — стоявшего перед дворцом или храмом Аттала. Они найдены на довольно незначительной глубине и хотя разбиты на части (всех отдельных кусков собрано более 9000 — правда, иные куски аршина полтора в квадрате и более), по главные фигуры и даже группы сохранены, и мрамор не подвергся тем разрушительным влияниям открытого воздуха и прочим насилиям, от которого так пострадали останки Парфенона. Все эти обломки были тщательно пронумерованы, уложены на двух кораблях и привезены из Малой Азии в Триест (два других корабля еще в дороге с остатками четырех колоссальных статуй и архитектурных частей) — потом отправлены по железной дороге в Берлин. Теперь они занимают несколько зал в Музеуме, на полу которых они разложены — и понемногу складываются в прежнем своем порядке, под наблюдением комиссии профессоров и с помощью целой артели искусных итальянских формовщиков. К счастью, главные группы сравнительно меньше пострадали — и публика, которой позволяется раз в неделю осматривать их с высоты небольших подмостков, окружающих лежащие мраморы, может уже теперь составить себе понятие о том, какое поразительное зрелище представляют эти горельефы, когда, сплоченные и воздвигнутые вертикально в особенно для них устроенном здании, они предстанут перед удивленными взорами нынешних поколений во всей своей двухтысячелетней, скажем более — в своей бессмертной красоте.