Боги грядущего - [146]

Явившийся откуда-то противный лысеющий старикан, путая времена и падежи, спрашивал его на языке зулу про количество бойцов и следопыта. У жаровни в середине шатра сидело шесть человек: по их известковым лицам гулял румянец, длинные нечесаные космы свисали как высохшие водоросли. «Все ясно, — вдруг осенило Манессе — Я умер, а это — демоны загробного мира. Они решают мою судьбу».

Взопревшего, его вывели из шатра, привязали за руки к черной в сумерках коновязи с вырезанным на верхушке страшным ликом орущей бабы. Капли пота на лице и шее стремительно застыли, превратившись в солоноватую наледь. Стужа начала стремительно опускаться к груди и ногам. Манессе притоптывал, стараясь согреться, бросал косые взгляды на угрюмых стражников. «И впрямь демоны, — подумал он. — Разве бывает на свете столько волосатых людей?».

Вскорости начали выходить из шатра и допрашивавшие его. Последним вышел тот, что разглядывал винтовку. Поговорил о чем-то с бородачом, затем приказал стражнику отвязать Манессе. Бородач вернулся, неся винтовку и патронташ. Протянул их Манессе.

— Отпускаешь меня, господин? — не поверил тот своим глазами.

Нет, его всего лишь просили показать, как стрелять из винтовки. Рядом выросли три воина с длинными ножами в руках, окружили Манессе, готовые при первой опасности зарезать пленника как поросенка.

Манессе взял винтовку, поводил стволом, выбирая, куда бы пальнуть. Взгляд его заскользил над клыкастыми верхушками чумов и шатров, над покатыми колпаками сгрудившихся аборигенов, над высокими полуразвалившимися стенами древней постройки, горделиво подпиравшей брусчатой крышей латанный-перелатанный небосвод, потом выхватил в череде клочковатых облаков сизобрюхую птицу и остановился на ней. Манессе вскинул винтовку, прицелился и бабахнул.

Стрелком он был неважным. До сих пор доводилось палить только на стрельбище в Сосновом городке. Тамошний сержант — пузатый краснорожий служака с вечно затуманенным от ката взором, небрежно успокаивал их: «Вы, салаги, главное по своим не бейте. А дикари и так разбегутся, хоть в небо шарашь. Это ж — мыши, а не люди».

Но эти дикари почему-то не разбежались. Хозяин шатра, сморщившись, поковырял пальцем в правом ухе. Бородач что-то возбужденно заговорил, тыкая пальцем в птицу, которая продолжала свой полет, превращаясь в черную точку.

Зато на звук выстрела начал сбегаться народ. Неуклюже семеня в пушистых одеждах, дикари стекались к шатру грязно-белыми ручейками, сливаясь в колышущееся мохнатое озеро. Многие несли топоры и копья, у некоторых в руках были луки. Вооруженная толпа мужиков прорежалась круглолицыми длинноволосыми женщинами и пузатыми, неповоротливыми в тяжелой одежде, детьми. Сгрудившись, люди уставились на пленного со смесью отвращения и боязни. Над лисьими колпаками плыл пар, выдыхаемый десятками глоток. «Дикари, а в мехах ходят, — машинально отметил Манессе. — В Лесото каждая такая шуба по тысяче монет шла бы».

Страх покинул его. Видя уродливые, полные трепета, лица дикарей, чувствуя в руках тяжелое цевье винтовки, он вдруг ощутил себя хозяином жизни и смерти. Что могут сделать эти несчастные полуобезьяны? Пара выстрелов — и они разбегутся, сверкая пятками. При желании он и сам может стать их предводителем — достаточно уложить вот этого типа с кожаным кулончиком на шее. Ха-ха, прекрасная мысль! Он убьет его и сам станет вождем, а дикари будут приносить ему меха. Кажется, судьба и впрямь улыбается ему, сыну портового грузчика из Доннибрука.

Но мечтал он не долго. Один из воинов вдруг вырвал у него винтовку, а хозяин шатра, подступив к Манессе, обхватил его сзади за грудь и приставил нож к горлу. Холод металла обжег небритый подбородок, острие задело дернувшийся кадык. Над ухом, окутав его теплым дыханием, знакомый голос пролаял несколько слов. Манессе дернулся, пытаясь освободиться от захватов, но дикарь держал крепко. Отчаянная мысль заколотилась в сознании: «Может, шутка? Может, просто пугают?». А уже в следующее мгновение нестерпимая боль пронзила горло, затопив грудь и голову.

— Ахрр, — вместо крика захрипел Манессе.

В мозгу вспыхнуло отчетливо-яркое, как афиша, вспоминание: дочка хозяина — большеглазая, стройная, в голубом приталенном платье выше колен и желтых босоножках — простучала каблучками по кирпичному полу, заглянув с улицы в пекарню, и остановившись возле Манессе, с улыбкой спросила:

— Привет! Папу моего не видел?

Манессе оторопело покачнул головой, раскрыв рот от изумления. Усыпанные мукой работяги, хмыкая, уставились на нее, заулыбались. Она же, поджав чудные губки, расстроенно сказала:

— Жаль.

И выпорхнула на улицу.

Видение дрогнуло и исчезло, сменившись образом щербато хохочущего старика из Соснового городка:

— Новое мясцо прибыло, ха-ха!

А затем он услышал ликующий вопль толпы, и боль ушла, застлав глаза липкой багровой пеленой.

— Вот она — кровь пришельцев! — кричал Головня, потрясая ножом, с которого летели алые брызги. — Видите? Такая же красная, как наша. И подыхают они так же. Ничего в них нет колдовского. Огонь и Лед наделили их черными рылами, думая испугать нас. Но мы не боимся их, потому что за нами — истина и справедливость. За нами — великая Наука. Готовьтесь к бою, братья! Готовьтесь к бою!