Богемия у моря - [2]

В эту минуту я был совершенно счастлив. Я побежал вдоль берега к валунам, тускло мерцавшим в полосе прибоя. Охряной обрыв высился над валунами, и я заметил змеившуюся на нем трещину, самые неистовые волны докатывались до стены, и из трещины струились мелкие комочки глины. Меня обдало пеной, я побежал обратно к дюне, снова надел носки и ботинки и пошел к автобусной остановке. Чемоданы стояли, разумеется, на том же месте, где я их оставил, кому было здесь красть мои чемоданы! Я огляделся и увидел между шоссе и дюнами крытые камышом дома с зеленеющими палисадниками, по другую сторону шоссе простирались луга, перерезанные канавами, и по лугам брели коровы, тучные, с блестящими налитыми боками, я увидел ограду выгона и каемку камыша и снова выгон, который тянулся уже до самого горизонта.

Возле автобусной остановки расположились магазины, фотография, кооператив, маленькая лавочка промтоваров, за ней гостиница, а дальше, уже поччи на выгоне, стояла пекарня. Я спросил, где находится дом фрау Гермины Трауготт, который мне указали в Бюро путешествий: Цвеенхаген, 6, и кондуктор автобуса показал Мне на дом, стоявший между шоссе и холмами дюн, маленький одноэтажный, крытый камышом деревянный домик, окруженный кустами роз и украшенный вырезанными из дерева скрещенными лошадиными головами на коньке крыши, настоящий старый рыбачий домик у моря. Этот дом как нельзя более пришелся мне по душе, особых удобств он, как видно, не обещал, но я и не искал их, я отказался от предложения Бюро путешествий пожить в гостинице одного известного курорта и попросил устроить меня в каком-нибудь частном доме, мне хотелось иметь маленькую тихую комнату вблизи от моря, и этот дом предвещал исполнение моих желаний.

Я взял свои вещи и вошел в дом. Я увидел квадратную прихожую, справа за дверью что-то зашуршало, зашевелилось, потом оттуда вышла маленькая женщина, лет пятидесяти, и молча взглянула на меня.

— Я не ошибся? Вы фрау Гермина Трауготт? Я, наверно, здесь самый первый курортник, — сказал я, а маленькая женщина безучастно смотрела мимо меня, а потом неторопливо вытерла руку о грубый передник в серую и голубую полоску и тихо сказала:

— Да.

Потом она достала из кармана передника ключ, кивнула мне и молча прошла мимо меня к выходу.

Я последовал за ней, обходя сторонкой стайку кур, рывшихся во дворе, и обогнул дом. Фрау Трауготт открыла дверь с другой стороны дома, дверь вела в комнату, точно такую, какую я ожидал увидеть: низкая, уютная горница с широким трехстворчатым окном и коричневым деревянным полом, в ней стол и стул, шкаф и кровать, столик с белым фаянсовым умывальником, окрашенные в зеленый цвет стены, на которых не висело ни одной картины. За окном виднелись дюны: трава колыхалась под ветром, по небу плыли облака, — кому нужны здесь намалеванные на картоне розы или морской прибой! Фрау Трауготт остановилась в дверях, до этого она молча шла впереди меня, а теперь остановилась в дверях, все еще вытирая руки о полосатый серо-голубой передник, смотрела на комнату и не произносила ни слова.

— Прекрасная комната, — сказал я, — как раз такую мне и хотелось, фрау Трауготт!

— Да, сударь, — сказала женщина без тени улыбки на лице.

Она стояла в дверях, продолжая вытирать руки о передник. Она была невысокая, лицо у нее было доброе, лицо много поработавшего на своем веку человека, круглое, с небольшими скулами, курносым носом и поджатыми губами, на висках-морщины, сбегавшие от уголков глаз к маленьким, чуть заостренным ушам. Беззлобное и, пожалуй, даже веселое лицо, только взгляд ее глаз был удивительно пустым. Неподвижные, лишенные блеска глаза глядели куда-то вдаль, широко раскрытые, они казались невидящими, и это придавало ее лицу какое-то призрачное выражение. Но тогда я не задумался над этим, мне хотелось поскорее пойти к морю, и, распаковывая свои чемоданы, я задавал обычные для приезжего вопросы, а фрау Трауготт скупо отвечала мне, удивительно тусклым голосом, под стать ее потухшему взгляду. Я спрашивал, где смогу обедать, где мне надо зарегистрироваться, ожидается ли хорошая погода и есть ли другие гости в ее доме, а фрау Трауготт отвечала: «В гостинице», отвечала: «У бургомистра», отвечала: «Не знаю», отвечала: «Нет», и все это тусклым голосом, без всяких жестов. Я продолжал распаковывать чемоданы, и вдруг в разгар моей работы она тихо пробормотала, словно повторяя с трудом заученные слова:

— Вам к завтраку подавать три или четыре булочки, сударь?

— А нельзя ли просто черного хлеба? — спросил я, и этот вопрос, казалось, привел ее в смущение, некоторое время она стояла молча, потом таким же тусклым голосом сказала: «Я узнаю», медленно повернулась и безмолвно вышла, закрыв за собой Дверь.

«Хорошо хоть, она не балаболка», — подумал я и еще подумал, что когда-нибудь я узнаю причину ее странного поведения. Я подумал также, что она, судя по говору, нездешняя, потом мысленно одернул себя: я приехал сюда отдыхать, а не интересоваться чужими судьбами. Быстро разложив свои вещи, я надел тренировочный костюм и захватил с собой книжку карманного формата. Мне хотелось подольше побродить по берегу, побродить часа два, три, а потом посидеть где-нибудь на дюне и почитать книжку, которую я до сих пор еще не читал, хотя уже много лет тому назад она тенью вторглась в мою жизнь: это была «Зимняя сказка» Вильяма Шекспира. Засовывая книгу в карман, я еще раз взглянул в окно: во дворе, окруженная курами, фрау Трауготт качала воду. Я наблюдал за ее движениями, которые были удивительно безжизненны, как и ее взгляд и ее голос, она качала воду однообразными взмахами руки, слегка наклонившись вперед, но корпус ее и голова оставались неподвижными. Она качала воду, как машина, и, наполнив два двадцатипятилитровых ведра, потащила их в дом, опять слегка наклонившись вперед и тяжело ступая. Я выбежал, чтобы помочь ей, встретил ее в передней и успел только отворить дверь в кухню. Она поставила ведра и чуть слышно сказала: