Богема - [81]

Она встала и направилась к лестнице, надеясь, что горничная услышит ее шаги и подумает: «Миссис Уиндэм умеет обращаться с младенцами».

Мария подошла к коляске и заглянула в нее.

– Ну-ну, в чем дело? – суровым голосом спросила она.

Красная от гнева, Кэролайн изо всех сил старалась подняться с подушки. Она была сильным ребенком. Нянька как-то с гордостью сказала, что такие маленькие дети крайне редко делают попытки подняться. Чем тут гордиться? – удивилась Мария. На долю самой няньки выпало бы куда меньше хлопот, будь Кэролайн маленьким, спокойным ребенком, который довольствуется тем, что мирно лежит на спине.

– Ну, ну, – повторила Мария. – Видишь ли, мне это совсем ни к чему.

Она подняла Кэролайн и похлопала ее по спинке на случай, если у девочки скопились газы. У ребенка началась икота. И вот… нет, она не ошиблась, у Кэролайн действительно скопились газы… Какое облегчение. Мария снова положила ее в коляску и укрыла пледом. После этого она вернулась в дом, но, не успев подняться по лестнице, услышала, что плач возобновился с новой силой. Мария приняла твердое решение не обращать на него внимания и снова занялась письмами. Но ей не удавалось сосредоточиться. Плач становился все громче; к нему стали примешиваться странные, неестественно высокие звуки.

Горничная, убиравшая комнаты, опять постучала в дверь.

– Малышка снова проснулась, мэм, – сказала она.

– Знаю, – сказала Мария. – Ничего страшного. Ей полезно немного покричать.

Горничная вышла из комнаты, и Мария услышала, как она что-то говорит внизу горничной, прислуживающей за столом.

Что она говорит? Вероятнее всего: «Бедная крошка». Или: «Она не имела права заводить ребенка, если не умеет с ним обращаться». Какая несправедливость. Она умеет, отлично умеет обращаться с младенцем. Если бы у самой горничной был маленький ребенок, его, скорее всего, оставили бы плакать день напролет и никто бы к нему не подошел. Плач неожиданно прекратился… Кэролайн уснула. Все в порядке. Но в порядке ли? Что, если Кэролайн удалось перевернуться и она лежит, уткнувшись лицом в подушку, и задыхается. Заголовки: «Ребенок актрисы задохнулся», «Внучка пэра Англии умирает в детской коляске». Неизбежно начнется следствие. Следователь задает вопросы: «Вы хотите сказать, что преднамеренно оставили ребенка плакать и ничего не предприняли?» Чарльз… губы побелели, лицо непреклонно-сурово. И трогательный маленький гробик, утопающий в нарциссах из Колдхаммера…

Мария встала из-за бюро и спустилась в сад. Из коляски не доносилось ни звука; эта тишина таила в себе что-то зловещее и ужасное. Мария заглянула внутрь.

Кэролайн лежала на спине, не отрывая взгляда от складного верха коляски. Едва увидев Марию, она снова заплакала. Ее личико сморщилось от отвращения. Она ненавидела Марию.

Вот она, материнская любовь, подумала Мария. Именно об этом писал Барри. Именно так я ее себе и представляла, когда держала Гарри на коленях в «Мэри Роз»; но в реальной жизни все не так. Мария оглянулась и увидела, что одна из горничных наблюдает за ней из окна столовой.

– Ну-ну, – сказала Мария и, погрузив руки в коляску, вынула Кэролайн и понесла ее в дом.

– Глэдис, – сказала она горничной, – раз малышка беспокоится, я, пожалуй, позавтракаю на четверть часа раньше обычного. Потом я ее покормлю.

– Хорошо, мэм, – сказала Глэдис.

Но Мария знала, что она не поддалась на обман. Ни на минуту. Глэдис догадалась, что Мария вынула Кэролайн из коляски и принесла в дом только потому, что не знает, как быть. Мария отнесла Кэролайн в детскую. Сменила пеленки. На это ушла целая вечность. Стоило ей положить Кэролайн на спину, как та снова начала кричать, лягаться и дергаться из стороны в сторону. Мария проткнула себе булавкой большой палец. Почему ей не удается воткнуть булавку одним ловким движением, как это делает нянька?

К завтраку она спустилась с Кэролайн на руках; сидя за столом, в правой руке она держала вилку, а левой поддерживала Кэролайн. Во время завтрака Кэролайн ни на мгновение не замолкала.

– Ну разве они не хитрецы? – сказала Глэдис. – Знают, когда ими занимается тот, к кому они не привыкли.

Она стояла у буфета и, заложив руки за спину, с сочувствием наблюдала за происходящим.

– Просто она проголодалась, вот и все, – холодно сказала Мария. – В два часа она поест и сразу успокоится.

Беда в том, что сейчас только четверть второго. Все расписание пошло кувырком. Ну да ладно. Рожок сделает свое дело. Благословенный рожок, в который нянька налила «Кау энд Гейт».

Мария с трудом доела завтрак, проглотила кофе, затем снова отнесла Кэролайн в детскую и нагрела рожок, стоявший рядом с другими на белом сервировочном столике. Она чувствовала себя содержательницей бара, приготовляющей тройную порцию джина для какого-нибудь старого пьяницы.

– Заставьте ее пить медленно, – уходя, предупредила Марию нянька. – Ей надо постараться. Она не должна делать большие глотки.

Хорошо ей говорить. Но как заставить грудного младенца есть медленно? «Кау энд Гейт» через резиновый наконечник фонтаном бил в рот Кэролайн, но стоило Марии на секунду отобрать у нее рожок, как она начинала кричать и драться, точно разъяренный мужчина в приступе белой горячки. Кормление, которое должно было продолжаться двадцать минут, заняло всего пять. Кэролайн лежала на спине у Марии на коленях: живот раздут от переедания, челюсть отвисла, глаза закрыты. Она напомнила Марии бездомную старуху, которая после полуночи обычно спала в аллее около театра. Мария снесла ее вниз и снова уложила. Потом надела пальто и уличные туфли.