Богдан Хмельницкий - [65]
Рядом с гетманом на поджаром жеребце ехал юный розовощекий удалец — сын Тимош. Он был в роскошном казацком наряде. Слева свисала сверкающая золотым убором турецкая сабля, подарок отца.
За ними ехали генеральные хорунжие, каждый из которых держал распущенное кармазино-белое знамя. Рядом с ними — бунчужные с серебряными гривами бунчуков. А далее — генеральный писарь Выговский, старшина и есаулы. За ними стройные массы полков.
Хмельницкий, улыбаясь, смотрел на толпу, и законная гордость переполняла его. Сквозь сплошной гул и возгласы ему что-то радостно прокричал Тимош, он хотел обернуться, но в это время из-за руин Золотых ворот, где толпилась самая густая масса людей, выехали широкие сани, за которыми спешили вооруженные всадники. Когда сани подъехали ближе, он увидел в них Сильвестра Косова. Суровые глаза его были устремлены на Хмельницкого, а губы зло произносили какие-то слова, стараясь, чтобы они доходили до ушей сидевшего рядом старика, среднего роста, широкого в плечах, с длинной черной без проседи бородой, бодро улыбающегося.
«Это же патриарх Паисий! — пронеслась радостная мысль, и Хмельницкий пришпорил лошадь. — Какая великая честь! Это много значит для нашего дела. Об этом еще долго будет говорить вся Украина!»
Хмельницкий подъехал к саням и, спешившись, приложился к протянутой патриархом крепкой жилистой руке. Потом поцеловал протянутую руку Косова, который указал ему на место в санях по правую от себя руку. Когда он садился в патриаршие сани, в Киеве зазвенели все колокола, и радостный звон их разнесся далеко в окрестностях. Громче всех звучал большой колокол Софийской звонницы. За колоколами загремели пушки.
Развернувшись, сани медленно двигались к руинам Золотых ворот, густо облепленным людьми, а со всех сторон неслись, перекрывая все другие выкрики, возгласы:
— Слава Хмелю!
— Слава гетману Богдану Хмельницкому!
Около Золотых ворот их встретили войт — глава городского магистрата, райцы[76] и речники[77] киевских цехов с хлебом-солью. Бурмистр под бессвязную речь, в которой только и можно было разобрать «вождь из вождей» да «благовестник свободы», на драгоценном блюде поднес гетману ключи от города. Хмельницкий принял их и передал обозному. Потом горячо обнял и расцеловал городских представителей.
И снова отовсюду неслось нескончаемое: «Слава! Слава!»
Под эти возгласы, гром пушек и звон колоколов сани с патриархом, митрополитом и гетманом, сопровождаемые старшиной и казаками, проехали Золотые ворота и приблизились к храму Софии.
Когда вышли из саней и направились к храму, их приветствовало все киевское духовенство, желая гетману и его войску многие лета.
Хмельницкий еле сдерживал волнение. Сквозь возгласы народа до него доносился густой бас патриарха, что-то не переставая говорившего ему, но он не слышал ни слова. Однако знал, всем сердцем чувствовал, что тот говорит что-то доброе, во славу его и всего дела, и согласно кивал головой. А вокруг неслось: «Батько наш! Визволитель!»
Вперед вышли воспитанники Киевской академии в черных долгополых свитках. Ректор взмахнул рукой, и они хором начали декламировать латинский вирш, сложенный в честь Хмельницкого. Вирш был витиеватый и длинный. В нем он сравнивался с Македонским и назывался храбрейшим в мире. Хмельницкий молча почтительно выслушал его и сдавленным от волнения голосом искренне поблагодарил студиев и их наставников. Торжественно отслужили молебен в стенах древней Софии, на котором патриарх благословил Хмельницкого на брань с неверными, на защиту греческой церкви от папизма.
Звонили в честь гетмана-освободителя колокола, и хор пел: «В сей день, его же сотвори господь, возрадуемся и возвеселимся!»
Из дневника львовского подкомория В. Мясковского: «Сам патриарх с тысячью всадников выезжал к нему навстречу из города, и местный митрополит дал ему около себя место в санях с правой стороны. Весь народ, выйдя из города, вся чернь приветствовала его. Академия приветствовала его речами и выкриками, как Моисея, спасителя и освободителя народа от польского рабства, видя в имени Богдан добрый знак и называя его: богом данный. Патриарх дал ему титул светлейшего князя. Изо всех пушек и другого оружия в замке и в городе гремела стрельба…»
После встречи, обеден, пиров Хмельницкий уединился с патриархом в его покоях. Ровно горели свечи, освещая тусклым светом большой зал. Патриарх Паисий сидел в резном кресле в просторном облачении, слегка наклонившись к собеседнику. Видно было, что в молодости это был статный широкоплечий мужчина с красивым волевым лицом, наделенный глубоким умом и рассудительностью. Но годы сделали свое: ссутулили стройную когда-то фигуру и широкие плечи, высушили и покрыли глубокими морщинами лицо. Но этим и кончилась власть лет. В каждом движении патриарха чувствовалась сила и воля, в голосе — уверенность. Он не сводил пристального взгляда с Хмельницкого, оценивая кивком головы все сказанное им, словно утверждая этим его, Богдана, правоту.
— Отче мой, говорю так, ибо чувствую, что разделяешь и одобряешь содеянное мною во имя веры и народа нашего православного. Знаю, скажешь, что много христианской крови пролито, но в том не мы виноваты. Ляхи и сегодня умышляют новые злодейства против нас, и мы вынуждены будем бороться.
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.