Богдан Хмельницкий - [64]

Он не знал, что король уже послал к Хмельницкому своего секретаря, украинского шляхтича православной веры Якова Смяровского, что, однако, не мешало ему верой и правдой служить Речи Посполитой. За ним к гетману прибыл и королевский посол Олдаковский, которым официально сообщил об избрании Яна-Казимира королем польским и о том, что сейм принял решение заключить перемирие с казаками на основании предъявленных ими условий, что за Богданом Хмельницким признается титул гетмана. Сейм решил также в ближайшее время направить к Хмельницкому комиссаров для вручения ему знаков гетманской власти и ведения переговоров о мире.

В это время Хмельницкий получил письмо от осажденных в Замостье. Они соглашались «заплатить пану Хмельницкому 20000 польских злотых, если казацкий предводитель… по получении суммы воротится на Украину».

14 ноября 1648 года была собрана рада, которая решила, получив предложенную сумму, снять осаду Замостья. Через Сокаль, Острог и Житомир войско двинулось на Поднепровье к Киеву.

КИЕВ ВСТРЕЧАЕТ ПОБЕДИТЕЛЕЙ

Конец ноября и почти весь декабрь 1648 года заняло возвращение казацкого войска в Киев. Золотые ворота, построенные еще Ярославом Мудрым в 1037 году, встречали многих победителей. Сейчас через эти ворота въезжал Богдан Хмельницкий. Он мог гордиться свершенным. Земля его родины была очищена от иноземных захватчиков. Наступал новый период истории Украины.

Однако он прекрасно понимал — это не конец борьбы. Никто, начиная от короля и кончая последним шляхтичем, имевшим на Украине свой хутор, не смирится с этим. В пути ему доносили, что отдельные отряды польских войск уже нападают на оставленные им гарнизоны казаков, снова издеваются над населением. 2 декабря 1648 года в Остроге, куда к нему прибыл королевский посол Чижовский с письмом, содержащим просьбу прекратить войну, он вынужден был издать специальный универсал к польской шляхте, чтобы не угнетали крестьян и не душили православную веру. «Желаем, — писал он, — чтобы вы не имели никакой злобы ни к своим подданным, ни к русской религии, а наоборот, сохранили к нам свое благоволение и оставили нас в покое, чтобы уже больше не тешился враг. Не приведи господи, чтобы до нас дошла весть о том, что некто упрямый и злой снова начал проливать крестьянскую кровь и убивать бедных людей, чем нарушил бы покой и мир, установленный его королевским величеством и, очевидно, привел бы к еще большему разорению Речи Посполитой».

Да, войне нет конца, как нет конца вероломству шляхты. И снова мысль его обращалась к союзникам, на которых можно было бы опереться в этой войне.

Он знал, что не все ему рады и в Киеве. И первым, кто не желал этой встречи, был преемник доброй памяти митрополита Петра Могилы нынешний митрополит киевский Сильвестр Косов. Ведь, казалось бы, должен он поддерживать Хмельницкого, ибо борьба против польского магнатства — это и борьба против унии за веру православную. Но, видно, митрополиту личное благо ближе и дороже народного дела. А это благо в привилеях, данных митрополиту королем и делающих его независимым.

Вот только что посланец от полковника Нечая рассказал ему, что когда в июле из Киева ушел отряд казаков, польская и часть украинской шляхты, воспользовавшись этим, с помощью митрополита восстановила в городе власть польского государства. А когда неделю тому назад Нечай поднял в Киеве восстание мещан и казаков против шляхты и повстанцами были захвачены киевский замок с пушками и боевыми припасами, а также городская ратуша, Косов отнесся к этому враждебно.

В Киеве находился иерусалимский патриарх Паисий, который неоднократно высказывал через Мужиловского свое доброе отношение к Хмельницкому и освободительному движению. Было бы хорошо с его помощью договориться с Косовым, слово которого имело большой вес.

Перед въездом в Киев остановились в Житомире. Тут распределили, каким полкам где стоять, кому надлежит войти в Киев вместе с гетманом, приняли киевских гонцов, которые сообщили о готовящейся торжественной встрече. Войско привело себя в порядок и двинулось дальше.

Было 17 декабря 1648 года. С утра из-за лесов, застывших в немом ожидании дня, среди чистого неба взошло алое солнце, и день обещал быть таким же светлым и ясным. Хмельницкий увидел в этом хорошее предзнаменование, и настроение стало еще более радостным. Волнение от предстоящего въезда в город и встречи с ним еще больше усилилось, когда за верхушками сосен показались золоченые с крестами башни Софийского храма и других церквей, и потом, когда еще за городом за речкой Лыбедь надвинулась огромная толпа киевлян с радостными возгласами:

— Слава Хмелю, слава гетману! Слава нашему спасителю и освободителю!

В чистый, морозный воздух полетели шапки. Его серебристо-белый чистокровный конь, убранный в дорогую украшенную каменьями сбрую, шарахнулся в сторону, но, зажатый с обеих сторон толпами людей, попятился назад и, почувствовав сильную руку седока, раздвинул толпу грудью и пошел вперед. За ним — остальные. А толпа все увеличивалась, и гул ее нарастал с каждой минутой.

Статная фигура гетмана, облаченная в расшитый золотом малиновый венецианского бархата кунтуш, из-под которого был виден дорогой жупан и широкий турецкий шелковый пояс с заткнутой за него булавой, гордо возвышалась над толпой.