Богатство - [30]

Баннермэны, похоже, оказались не лучше подготовлены, чем она. Они зашли в тень церковной двери, под украшенный затейливой резьбой навес крыльца, словно решили защищать гроб от нападения. Позади нее на лестнице теперь сгрудились родственники Баннермэнов. Отступление было невозможно. Она не могла бы повернуть назад, не протолкнувшись через них – это было все равно, что пробиваться по эскалатору метро против движения, устраивать непристойную давку.

Она увидела, что рядом возник Кортланд де Витт, его желтоватое обычно лицо побагровело от ярости. Его сопровождал молодой человек, обретавшийся возле Сесилии Баннермэн.

– Я думал, что мы договорились, – заявил де Витт. – Вам лучше немедленно уйти.

Наконец, перед ней был явный враг, к которому она не испытывала двойственных чувств.

– Я никогда не обещала не приходить. Вы услышали то, что хотели. Я сказала, что подумаю, и я подумала. -Вы не добьетесь этим ничего хорошего, молодая леди. Миссис Баннериэн в ярости. Вы не можете войти, и это все. -Я в о й д у. Артур хотел бы, чтобы я была здесь, и вам это известно. -Ничего такого мне не известно! Вольф, я ожидал от вас больше здравого смысла. Поговорите с ней, убедите ее!

Алекса слепо двинулась вперед, не обращая внимания на Саймона. Она знала – кто-нибудь из Баннермэнов, конечно, старая леди, имели бы право запретить ей входить в церковь, но не де Витт, обращавшийся с ней, как со шлюхой в ее собственной квартире. Кроме того, теперь, когда она была совсем рядом, в его глазах она различила тень страха. Это была его забота – заставить ее сидеть тихо и не высовываться, и он потерпел крах. Без сомнения, в значительной мере гнев старой миссис Баннермэн будет направлен на него.

– Прочь с дороги, – сказала она, – пока я не устроила сцену перед всеми этими людьми. Уж э т о должно попасть в газеты, как вы думаете?

Де Витт, несомненно, знал, что лучше не спорить с разъяренной женщиной. Он взглянул на нее, понял, что деваться ему некуда и бросил умоляющий взгляд на Саймона, который пожал плечами, показывая, что он бессилен, а может, просто не виноват.

Она прошла через крыльцо, в то время, как де Витт пятился перед ней. Заиграл орган – она узнала гимн "Твердыня наша – наш Господь", гимн, исполнявшийся на похоронах отца, хотя она сомневалась, что для последователей епископальной церкви он имеет столь эе большое значение, как для лютеран. Здесь это был музыкальный фон, избранный, без сомнения, из-за тяжеловесного, мрачного мотива, в церкви ее родных это всегда была кульминация службы. Дед всегда пел гимн по-немецки, точнее, на швейцарском диалекте немецкого языка, ибо давным давно Уолдены бежали в Швейцарию, чтобы избежать религиозных преследований во Франции, и дом, где она жила, был все еще полон ностальгических воспоминаний о былой родине: часы с кукушкой, потемневшие картины маслом, изображавшие альпийские стада, пивные кружки, на которых был нарисован Вильгельм Телль, стреляющий в яблоко на голове своего сына и другие патриотические сцены из швейцарской истории, фамильная Библия, отпечатанная готическим немецким шрифтом, открывавшаяся только по особым случаям.

Даже снаружи, вглядевшись в темный интерьер, легко было заметить, что церковь Баннермэнов весьма отличается от церкви ее детства. Не требовалось навыков антиквара, чтобы догадаться – великолепные витражи в окнах подлинно средневековые и не имеют цены. Они отбрасывали праздничный свет на старинную деревянную резьбу, латунь и полированный камень. В дальнем конце церкви, рядом с алтарем, более уместным в каком-нибудь европейском соборе, возвышалась кафедра в виде орла, его распростертые латунные крылья горели на солнце.

Хотя на крыльце было холодно, де Витт вынул из нагрудного кармана носовой платок и вытер со лба пот.

– Будьте благоразумны, – сказал он. -Я благоразумна. Собираюсь войти и сесть. -Так в чем же дело?

Она в панике повернулась на звук этого голоса. Он принадлежал Артуру – та же отрывистая, четкая артикуляция, безошибочный гарвардский выговор, тот же уверенный тон, легко перекрывавший разговоры других людей и даже, как в данном случае, звук органа. На миг она почти поверила, что рядом с ней и вправду появился Артур, потом осознала, что у этого человека волосы светлые, а не серебристо-белые.На нее смотрел Роберт Баннермэн. Судя по выражению его лица, он скорее забавлялся, чем пребывал в ярости.

– Я объясняю… гм… молодой леди, что она не может войти, – заикнулся де Витт.

Роберт Баннермэн поднял брови. Бегло улыбнулся – р а з д е л и в, фактически, эту улыбку с Алексой, точно они были в своем роде сообщниками. Рассмеялся.

– Похоже, она не принимает этого близко к сердцу, старина.

Лицо де Витта побледнело, потом снова побагровело. Ясно, что между двумя мужчинами не было особой приязни.

– Твоя бабушка, Роберт, распорядилась совершенно четко, – сказал он.

Неприязнь в его голосе была очевидна для Алексы. Не здесь ли проходит трещина в семейных рядах? – спросила она себя. Что бы не говорил де Витт, это явно не волновало Роберта. Он выказывал дяде прямое презрение, продолжая улыбаться, пренебрегая яростью де Витта, словно не заметив ее.