Богатство - [24]

Роберт спустился, чтобы распахнуть дверь лимузина. За ним следовал Эммет – полы его сюртука хлопали, на щеках пламенел румянец. С самого раннего детства он не мог справиться с чувствами к Сесилии Баннермэн, но, хотя она всегда принимала его сторону против Роберта, однако так и не позволила, чтобы их отношения перешли грань родственной привязанности, к его глубокому сожалению.

Она выбралась из машины, выглядя даже более слабой, чем положено после тридцати шести часов в пути без остановки. Ее лицо было покрыто темным загаром, но это был не тот род загара, что приобретается лежанием на пляже, намазавшись кремом. Кожа Сесили была темной, огрубевшей, высушенной ветром и тропическим солнцем. Загар отнюдь не прибавлял ей здоровья, он просто придавал ей больной, лихорадочный, опустошенный вид. Всегда худая, теперь она показалась Роберту истощенной. Ее глаза были огромны, словно плоть вокруг них была выжжена, они являли собой глубокие озера боли, как на лицах тех голодающих детей, которых она уехала спасать в Африку – полная глупость, с точки зрения Роберта. Под глазами залегли черные круги, как будто она плакала всю дорогу домой. Черное платье было ей слишком широко. Горничная Элинор приложила все усилия, дабы что-то сделать с волосами Сесилии, но он выгорели под солнцем до оттенка пшеничной соломы, и были грубо обрезаны, скорее, для удобства при жаре, чем по причуде парикмахера. Большую часть волос ей удалось упрятать под шляпку с вуалью, но в целом, вид у нее был, как у беспризорницы.

Она стояла прямо, как солдат на параде, не желая выказывать слабости, стараясь, как всегда, жить по стандартам бабушки. Если упала, вновь садись в седло, и гони коня дальше, а об ушибах своих позаботишься потом. Это было фамильное кредо: надменная нижняя губа, прямая спина, никаких жалоб и слез на публике, и так мало, как возможно, наедине с собой, несмотря ни на что.

Роберт протянул руки и обнял ее. На миг она ощетинилась, но потом он почувствовал, как она успокаивается и расслабляется. Он поцеловал ее.

– Добро пожаловать домой, – сказал он. – Я скучал по тебе. -Я должна была быть здесь, – прошептала она. – Быть с ним… -Не вини себя. Это ничего бы не изменило. И перестань быть такой чертовски храброй. Если хочешь плакать, плачь. Для этого и существуют похороны.

Он осторожно повел ее вверх по ступенькам, остальные следовали за ними на почтительном расстоянии. Все семейство Баннермэнов было полностью согласно, что если Роберт и способен на какие-то добрые чувства, они принадлежат Сесилии. В его глазах она не имела недостатков. Вместе они были очень похожи – оба высокие, прекрасно сложенные, атлетические, но каждый, казалось, находил в другом качества, которых недоставало им самим. Сесилия находила опору в жесткости Роберта, в его способности отказаться довольствоваться меньшим, чем поставленная им цель, а он, похоже, нуждался в ее чувствительности и слабости, как если бы знал, что защищая ее, проявляет лучшие стороны своей натуры, которое ничто другое не могло бы пробудить.

Роберт остановился ровно посредине лестницы, все еще держа руку Сесилии, в то время, как другие группировались вокруг них, словно старались разыграть сцену "Последняя стоянка Кастера". Он взглянул на часы.

– Бабушка едет? -Не беспокойся, – ответил Пат. – Она будет здесь ровно в двенадцать.

Роберт кивнул. В семье Баннермэнов все, кроме Патнэма, серьезно относились к пунктуальности – да и Пат чувствовал себя виноватым, если опаздывал. Элинор, естественно, довела пунктуальность до предельных границ: она не только никогда не опаздывала, но никогда не появлялась з а р а н е е. По ней можно было заводить часы, и это бы окупилось, так как ее собственные часы постоянно проверялись.

– Я все еще не могу поверить, что это случилось, – произнесла Сесилия.

Эммет склонил голову.

– Средь жизни мы в смерти.

Роберт бросил на него грозный взгляд.

– Постарайся не изображать ослиную задницу, Эм. Оставь эти штучки для своих митингов, хорошо?

Сесилия пропустила мимо ушей их стычку – она так привыкла к подобным, что вряд ли замечала.

– Я думаю о том, как он умер. Это так на него не похоже. Девушка, хочу я сказать…

Мужчины, за исключением ректора, обменялись взглядами. Сесилия идеализировала отца, даже когда они были в ссоре. Она могла простить ему все, кроме обычных человеческих слабостей.

Для нее невозможно было представить, чтобы отец улегся в постель с молодой женщиной, немногим старше двадцати, не говоря уж о том, что он в этой постели умер.

– Ну, знаешь ли, отец был не совсем монах, – сказал Пат. – В это не было ничего плохого. -Он, должно быть, выжил из ума, – заявила Сесилия. – Этого бы никогда не случилось, если бы я была здесь. -Сеси, мне он показался нормальным, честно. Не думаю, чтоб он нуждался в том, чтобы ты над ним надзирала. -Ты не понимаешь, о чем говоришь, Пат, – резко произнес Роберт. – Даже сам он понял, что говорит, как отец, прибегнув к тому же резкому, отрывистому, властному тону. На миг он ощутил неуютное, гнетущее чувство, словно он играл роль, но затем напомнил себе, что теперь он – глава семьи.