Богатая жизнь - [65]

— Быть актером трудно?

Силвэниес прикрыл глаза и кивнул головой. Мой вопрос предполагал пространный ответ, и он боролся с искушением.

— Да. Эта профессия требует огромного напряжения всех сил.

— Вы всегда хотели стать актером?

— Ну, было время (очень непродолжительное), когда я хотел стать хирургом. Медицина меня очень привлекала. Но… — Он глубоко вздохнул и медленно выпустил воздух, было видно, как опадает его грудь. — Я был рожден для сцены. Думаю, что у каждого от рождения есть свое предназначение. — Он опять помолчал и посмотрел поверх моего плеча в окно. — О, у меня был талант, и мечтал я о многом. — Он еще раз глубоко вздохнул, потом молча уставился в окно над раковиной. Я покончил со своими хлопьями и поднял глаза как раз в тот момент, когда он стирал слезу со щеки.

— Прости, — сказал он. Было видно, что ему неловко. Он встал. — История моей карьеры небезынтересна. Это источник воспоминаний и несбывшихся надежд. Боюсь, за последние несколько недель у меня появилась излишняя склонность к размышлениям. Тот ад, через который я прошел, мой побег, послужили мне напоминанием о том, насколько низко я пал, насколько далеко отошел от своей мечты. Жизнь с вами напоминает мне о том, что я должен был приобрести за свою жизнь. Дом. Семью. Соседние улочки, по которым можно было бы прогуливаться. В моем возрасте у человека должно быть ощущение прочности, постоянства. — Тут он остановился. — В моем возрасте особенно. — По его лицу скатилась еще одна слеза. Он уже не был похож на змея. Он был просто худой и старый.

— Если ты мне позволишь, — сказал он, — я хотел бы остаться один. — Он проследовал к себе в цокольный этаж. Его ботинки-монстры скрипели и стонали, как два старых корабля. Дойдя до двери, он помедлил и оглянулся. Принялся было что-то говорить, но потом остановился, медленно махнул рукой и исчез в темной глубине подвала.

Когда он ушел, я отставил тарелку и пошел наверх. Я вдруг почувствовал острую необходимость порисовать. Сидя за письменным столом, быстро набрасывал рисунок. Без какой-то определенной цели или мысли о том, что, собственно, рисую. Много раз, начиная рисовать, я испытывал лишь неясное ощущение, проявлявшееся и обретавшее форму в процессе работы. Пока рисовал, ощущение становилось отчетливым.

Накануне вечером, когда папа рассказывал мне о Бобби Ли, я сначала даже не понял, о чем он говорит.

— Я думал, что мой папа — это ты.

— Так и есть. Конечно, это я. Но я твой приемный отец, а он — биологический. — Папа прочистил горло. — Ты понимаешь, как возникают такие ситуации? Как это бывает?

— Да.

— Они с мамой зачали тебя. Потом я встретил твою маму, и вы с ней переехали в Уилтон. Из Мемфиса.

— Я не помню, чтобы переезжал сюда.

— Ну конечно, тебе же было только два года.

— А Бобби Ли и Томми отец?

— Нет, отец Томми я. Его биологический отец. — Эти слова и его извиняющийся тон вызвали у меня чувство ужасающей пустоты.

— Но Томми все же мой брат, так ведь?

— Да-да, конечно. Наполовину, но, безусловно, он твой брат. Да, определенно, это так, — поспешно прибавил он.

Я думал об этом разговоре, о Бобби Ли и о маме, когда услышал снизу папин голос. Несколькими минутами позже он вошел ко мне в комнату и, не останавливаясь, прошел прямо к столу.

— Снова рисуешь, Тедди?

— Да.

Он взглянул мне через плечо на картинку.

— Очень живые цвета. Что это?

Я посмотрел на рисунок, не вполне понимая, что рисую. Это были просто цветовые пятна, еще не принявшие определенной формы.

— Так просто.

— А, — протянул он. Я ждал, что он уйдет и скроется в своем кабинете, но он сел на край кровати.

— Тедди, ты хочешь спросить меня еще о чем-нибудь? О том, что мы обсуждали вчера вечером?

— О том, что мой отец Бобби Ли?

Он прочистил горло:

— Биологический отец. Да, об этом.

— Нет.

Он кивнул головой.

— Что же… — Он остановился и быстро улыбнулся. — Что же, — повторил он. Потом замолчал. Я услышал, как снаружи хлопнула дверца автомобиля. Посмотрев на окно, я увидел, как легкий ветерок колышет голубые шторы, трепещущие, как будто кто-то дул на них. Я вспомнил, как мама подшивала эти шторы в столовой, одолжив у тети Бесс швейную машинку.

— Тедди, я думаю, нам надо съездить отдохнуть всей семьей.

Онемев от изумления, я взглянул на него.

Он опять прочистил горло.

— Всем нам. Всем вместе. — Я смотрел на него, не вполне уверенный, что правильно расслышал. Мы никогда не ездили отдыхать, если не считать редких поездок в Висконсин.

— Отдохнуть? — переспросил я. — Куда?

Он потер руками колени и глубоко вздохнул.

— А куда бы ты хотел?

Я почувствовал себя подавленным из-за его вопроса. Я понимал, чем он вызван, понимал, что все это из-за Бобби Ли. И хотя я первым делом подумал о поездке в Монтану в поисках подходящего ранчо, ответил:

— Не знаю.

— Как насчет «Мира Диснея»?

Сердце у меня упало. В первом классе Маршу Броден возили в «Мир Диснея» после того, как врачи нашли у нее редкое заболевание костей. Год спустя она умерла.

— Не хочу в «Мир Диснея», — сказал я.

Папа, казалось, забеспокоился, нижняя челюсть заходила у него взад-вперед. Мысль о совместном отдыхе и без того его страшила, и он изо всех сил старался не отступить.