Богатая жизнь - [108]

Я не знал, что мне ответить, поэтому молчал.

— Ладно. — Он встал, прогнув матрас, когда отталкивался от него рукой, чтобы подняться. Пошел к двери.

— Ты тоскуешь по маме? — спросил я.

От такого прямого вопроса плечи у него дернулись, но голос остался ровным.

— Мы все по ней тоскуем. — Он помолчал. — Я знаю, она старалась. Старалась быть такой, как надо. Со мной, с нами. Со всеми. Она хотела, чтобы у нас все получилось. Она хотела, чтобы все были счастливы, особенно ты и Томми. Но, к сожалению, все вышло не так, как она себе представляла. — Он улыбнулся. Улыбнулся так, что мне захотелось плакать. — Вы унаследовали ее хорошие черты. Ты и Томми. Ее сильный дух. — Больше он ничего не сказал. Просто стоял. На улице проехала машина, и ее фары осветили стену, потом свет ушел. — Несмотря ни на что, я тоскую по ней. Каждый день, — сказал он наконец, потом он ушел.

К Уилкоттам на День благодарения мы не пошли. Мы остались дома и отпраздновали день рождения дяди Фрэнка, съев ногу ягненка. Папа ничего не сказал о причине такого изменения планов, равно как не отвечал и на бесчисленные телефонные звонки миссис Уилкотт. Вместо этого накануне Дня благодарения он принес из местного супермаркета «ДеВрие» ногу ягненка.

Я был доволен такой переменой и наслаждался, сидя на полу в гостиной у нашего так редко зажигаемого камина. Я смотрел, как пламя лижет его кирпичи, и ел сыр «фета» с маслинами. Тетя Бесс приготовила огромный поднос с закусками, но я предпочел греческие маслины, против которых не мог устоять.

— Все это так причудливо, — заметил Силвэниес. Он сидел в сияющей новизной инвалидной коляске, которую купил ему папа, ноги у него были укутаны красным пледом, а в руке он держал бокал с вином. — Все это напоминает мне фильм Нормана Рокуэлла.

Дядя Фрэнк поднял на него глаза, потом посмотрел на Мориса, в полном спокойствии сидевшего на диване и читавшего в свете камина номер «Нешнл Джиогрэфик». Слышно было, как в кухне тетя Бесс спрашивает папу, когда он будет разрезать ногу.

— В огне есть нечто такое, ну, такое, такое умиротворяющее, — сказал Силвэниес.

Дядя Фрэнк покачал головой.

— У тебя поэтическое восприятие мира, ты знаешь об этом, Силвэниес?

При этом замечании дяди Фрэнка Силвэниес улыбнулся.

— Дорогой Фрэнк! Скажите нам, чувствуете ли вы сегодня, что стали мудрее? Сегодня вы стали старше. Неужели это принесло вам еще и дар ясновидения?

Дядя Фрэнк неотрывно смотрел на огонь, и его подбородок задумчиво опустился. Весь день он был тихим, слонялся по дому в одежде, еще более черной, чем обычно, рассеянно просматривал специальный праздничный выпуск «Роскошной жизни», на обложке которого красовались снегомобили-амфибии и круизные яхты. Тетя Бесс сказала, что он никогда не любил свои дни рождения, потому что они напоминали ему о смерти и о состоянии, которого он так и не сделал.

— Пенни за твою мысль![12] — сказал Силвэниес.

Дядя Фрэнк ухмыльнулся:

— Больше ты заплатить не сможешь!

Силвэниес рассмеялся:

— Фрэнк всегда думает о деньгах. Даже в свой пятьдесят пятый день рождения.

— В пятидесятый, — поправил его дядя Фрэнк.

— Ну да, конечно, — согласился Силвэниес. — Я же забыл о твоем уникальном способе исчисления времени. — Он отпил вина.

Морис перевернул страницу журнала.

— Я помню день, когда мне исполнилось пятьдесят три года. Помню так, как будто это было вчера. Пусть это будет уроком для тебя, Тедди. Время летит, поэтому наслаждайся, пока можешь.

— Тебе бы поздравительные открытки писать, — заметил дядя Фрэнк.

— Кстати, о писательской деятельности: как идет твоя книга? В последнее время я не часто видел тебя пишущим.

Дядя Фрэнк пожал плечами:

— Медленно идет.

— У тебя застой?

— Что?

— Застой?

— Что ты имеешь в виду, «творческий застой», что ли?

— Да.

— Нет.

Опять установилась тишина. Морис перевернул еще одну страницу.

— По-моему, у тебя застой, — снова начал Силвэниес.

— Черт тебя возьми, нет у меня застоя. Просто решил немного отдохнуть. Хватит говорить об этом.

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Силвэниес. — На этом мы завершаем нашу изысканную беседу. — Он втянул в себя еще немного вина, а я потянулся за пятой (и последней) маслиной. Тетя Бесс разрешила мне взять только пять. Поэтому я ел их медленно и долго катал эту роскошь языком во рту, прежде чем прокусить мягкую, горьковатую кожицу, дойдя зубами до самой косточки.

— Морис, — обратился к нему Силвэниес, — вы там так тихо сидите. О чем думаете?

Морис, которого отвлекли от журнала, оторвал от него глаза.

— Я читаю.

— Да, и о чем вы читаете?

— О древнем индейском кладбище, найденном в Нью-Мексико.

— А, — протянул Силвэниес, — ну конечно. О кладбище. Подходящее чтение для сегодняшнего праздника. Фрэнк, ты задумывался о том, где тебя похоронят?

Дядя Фрэнк опять ухмыльнулся, не отрывая глаз от огня.

— Меня, конечно же, кремируют, — сказал Силвэниес. — Сожгут дотла.

Меня это заинтересовало.

— Почему?

Силвэниес прикончил вино и поставил пустой бокал на кофейный столик. Потом меланхолично сложил перед собой указательные пальцы вместе и покачал ими взад-вперед, думая о чем-то.

— Это из-за Элвиса, — сказал он спустя какое-то время.