Богат и славен город Москва - [42]

– Слушаю, великий князь.

– Когда Едигей обложит Москву, созови думных бояр и прочитай им письмецо. Подаст его тебе Иван Фёдорович Кошка, но ты письмецо так прочитай, словно его только что скоропосолец доставил. Да проследи, сделай милость, чтоб в палате, кроме одного Капьтагая, никто из слуг не присутствовал. Капьтагая нарочно с собой не беру, в Москве оставляю. Как письмо прочитаешь, после того за ним не следи. Если он захочет из Москвы удалиться, и тут не препятствуй. Я сам дал ему разрешение. Выполнишь?

– Выполню, коли велишь. Только какая в том польза?

– Может, и будет. Главное, помни: это всё равно что приказ. Береги Москву. Тайный ход к воде тебе ведом, также и к погребам. Казну бери не жалея. Вся она в подклети Благовещенской церкви, к северу от квадратной палаты. Кошка покажет, вместе сундуки там прятали.

Василий Дмитриевич уехал. Покидая Москву, он видел огненный круг, опоясавший город. Чёрный дым потянулся в небо. Замоскворечье, Занеглименье и Торг, подожжённые москвичами, загорелись одновременно. Тысячи изб составили один огромный костёр.

* * *

Первые линии ордынских полков показались два дня спустя. До этого в город проникли вести одна другой страшнее: опустошён Переяславль, Ростов и Дмитровец сожжены, в погоню за Василием Дмитриевичем Едигей направил тридцатичетырёхтысячный отряд. Надеяться оставалось на кремлёвские стены и на мужество их защитников.

Владимир Андреевич в стальной кольчуге, в шлеме с серебряной стрелкой с верхнего яруса Боровицкой башни вышел на заборол. У стрельниц между высоких зубьев стояли лучники и копейщики с оружием в руках. Стоит прозвучать приказу, и воздух потемнеет от тысячи копий и стрел, выпущенных в ордынцев.

Владимир Андреевич прислонился к краю зубца и прикрыл глаза ладонью, как козырьком.

День был неяркий, без солнца. Шёл тихий мелкий снежок. Сквозь его редкую пелену было видно, как подвозят на телегах большие Камни и складывают в груды. Ордынцы окружили Москву по всем правилам осадной науки и готовились начать обстрел. Число груд приметно росло. Вчера их было намного меньше.

Владимир Андреевич поднимался на заборол каждый день. Он видел, как прибывали новые сотни ордынской конницы, как приползли стенобитные машины и камнеметы, способные, судя по их размеру, посылать камни на полтора и два перемёта.

Сегодня у ордынцев не разбивали кибитки и юрты, не втыкали в землю шесты хвостатых знамён.

Верно, Едигей подтянул к Москве все полки. Правое крыло соединилось с левым.

Звуки со стороны ордынского лагеря не доносились: далеко. Зато внизу, под ногами Владимира Андреевича, стоял неумолчный шум. Стучали топоры, грохотал металл, иногда раздавались песни. Это москвичи поперёк улиц возводили завалы из брёвен и камней, в огромных котлах кипятили смолу и воду. Готовились.

– Эй, Пёсик! – услышал Владимир Андреевич весёлый крик. – Каково будешь лаять? Не охрип от безделья?

– Ништо, Дедок, – басовито отозвался названный Пёсиком. – Пёсик своё дело знает. Медведю бы не отстать.

– Повеселятся поганые, как Медведь с Девкой пустятся в пляс, – раздалось с другой стороны. Кто-то раскатисто захохотал.

«Хорошо, что не унывают», – подумал Владимир Андреевич. Он знал, что Пёсиком, Дедком, Медведем и Девкой москвичи называли пушки. Склёпаны пушки были из кованых полос железа, стянутых поперёк железными обручами. Оттого их форма напоминала бочонки. Большой бочонок прозывался «Медведь», вытянутый – «Девка». «Пёсик», выбрасывая ядра, издавал хриплый звук. Лай не лай – а похоже. Почему четвёртую пушку прозвали «Дедок», никто не знал.

В полдень Владимир Андреевич спустился вниз. На Соборной площади воеводы выстроили полки: Большой и два Малых – левой и правой руки. Была здесь и пешая рать, была и конная. Стояли тихо. Лишь изредка захрапит жеребец, застучит нетерпеливо копытом или тонко заржёт кобыла. Лошади были крепкие, хорошо откормленные. Булавы, шестопёры, кинжалы, щиты, мечи, копья, булатные латы, кольчуги, наручи – всё сверкало, начищенное до блеска, всё отливало синевой.

«Ладно снаряжена московская дружина», – подумал Владимир Андреевич. Он приблизился к воинам, поднёс руку к высокому шлему и медленно опустил торчавшую вверх серебряную стрелку, предназначавшуюся для защиты лица от поперечных ударов. Этим жестом он дал полкам знать, что в случае вылазки пойдёт впереди.

Взревели длинные трубы. «Ура! Слава Храброму!» – понеслось по рядам. Знаменосец взмахнул стягом. На алом полотнище гарцевал Георгий Победоносец. Конь под ним был белее снега. За плечами реял багряный плащ.

«Выстоим, – подумал Владимир Андреевич. – А не выстоим, так с честью умрём».

Перед дверью Думной палаты его остановил казначей Иван Кошка.

– Сделай милость, князь, не забудь объявить, что от Василия Дмитриевича прибыл тайный скоропосолец.

Владимир Андреевич нахмурился. С воинами было легче, чем с князьями и боярами. У этих вечно хитрости на уме.

– Ты о том послании, что великий князь написал и тебе отдал на сохранение?

– О нём.

– Что там содержится?

– Не ведаю. Загодя ломать печать дозволения не получил. Только, думаю, сообщение важное.

– Великий князь бежал из Москвы. Откуда знать ему, что теперь для Москвы важно.