Бог всегда путешествует инкогнито - [72]

— Невозможно.

— А что вам мешает?

— Я вам не сказал, но… в нашем договоре ставка на жизнь…

— Как это — ставка на жизнь?

— Я принял условие, что в случае неповиновения я расстаюсь с жизнью.

Он посмотрел на меня ошарашенно:

— Это что, шутка?

— Нет.

— Ну ладно, вы приняли условие, и это все, что вы мне хотите сообщить?

— Надо вспомнить, в каком контексте…

— Да вы такой же чудак, как и он! Тогда не просите меня вам помогать!

— Я не мог знать, что…

— Во всех случаях вы дали только устное обещание. Доказательств нет, и я ничего не могу сделать.

— Но вы же не можете оставить меня в опасности, ведь вы знаете ситуацию!

— Вы что, думаете, что налогоплательщики наймут вам агента для сопровождения днем и ночью, пока этот тип действительно не нападет на вас? У нас и на реальные преступления средств не хватает.

Он сказал это с упреком, но, несмотря на явное раздражение, в его тоне чувствовалось, что ситуация его взволновала.

Я взглянул на стенные часы:

— Ну хорошо, тогда, по крайней мере, выпустите меня, я должен быть у него в девятнадцать ноль-ноль.

Он задумчиво на меня посмотрел, потом вдруг резко вскочил с озабоченным видом:

— Послушайте… а чем вы докажете, что все это… не ерунда и что вы не сочинили эту историю, чтобы вас отпустили домой?

Он нахмурил брови, и лицо его снова залилось краской.

— Если вы мне не верите, проводите меня к нему.

Такого ответа он явно не ожидал. Он застыл на месте, а глаза перебегали с меня на часы.

— Где это?

Я порылся в кармане и вытащил визитную карточку Дюбре, изукрашенную, из бристольского картона, выделанного под старинную ткань. Он ее схватил и быстро пробежал глазами.

— Шестнадцатый округ?

Он помедлил, потом подошел к двери на другом конце кабинета и тихонько постучал.

— Разбирайтесь сами, как хотите, Птижан! — рявкнул из-за двери чей-то голос.

Инспектор с минуту размышлял, явно раздираемый противоположными чувствами, потом открыл металлический стенной шкаф и достал ключи от машины.

— Поехали!

Часом позже инспектор Птижан осторожно положил ключи обратно в шкафчик. Его начальник, закрывшись в своем кабинете, так ничего и не заметил.

Нельзя было терять ни минуты. Дело, которого он ждал месяцы, само шло ему в руки, причем как раз так, как он и мечтал. Интуиция кричала об этом, он был в этом убежден: дело того стоило. Парень не врал. Он действительно вошел в особняк означенного Дюбре. Ну и дом! Он никогда таких не видел. Ни в районе Лионского вокзала, ни в других кварталах, где ему доводилось бывать, просто нет ничего подобного. Кто же мог купить такой дом? Здесь явно не обошлось без грязных денег, сказал он себе.

Надо немедленно провести расследование, не ставя шефа в известность о своих подозрениях. Иначе тот сразу тормознет дело или отнимет его и не даст ему возможности проявить наконец истинный талант следователя.

А Лионский вокзал пока обойдется без него.

31

Особняк выделялся на фоне еще светлого неба: темное сооружение, полное тайн и загадок.

Меня провели в библиотеку. Проходя через холл, я не мог удержаться и не заглянуть в гостиную, где тогда возле фортепиано лежала обнаженная красавица. Фортепиано смотрелось сиротливо и заброшенно в полутемной комнате, без музы и музыканта за клавиатурой. Его некому было оживить.

Дюбре курил, удобно расположившись в глубоком кожаном кресле в библиотеке. Я был уверен, что после деревни Лакост он не приставил за мной слежку. Это было бы непосильной задачей. И значит, он не знал, что я доверился полиции.

Напротив него сидела Катрин. Она поздоровалась со мной. На низком столике перед ними я увидел свой бумажник и остальные вещи.

— Вот видишь, деньги ничего не значат, без них прекрасно можно обходиться! — проговорил он, держа в зубах здоровенную сигару «монтекристо».

Что пряталось за его улыбкой? Чего, в конце концов, добивался от меня этот загадочный человек? Может, он был гуру какой-нибудь секты? Старый отставной гуру, набитый деньгами последователей секты, изо всех сил старался наставить на путь истинный последнюю заблудшую овцу? Просто так, от нечего делать…

— Однако ты еще не рассказал мне, как прошла твоя беседа с начальником.

С тех пор произошло столько событий, что этот разговор стал совсем далеким…

— Неплохо.

Мой желудок за полтора дня прирос к ребрам, но Дюбре не спешил приглашать меня к столу.

— И ты настоял на том, чтобы оправдаться после всех его колкостей, и задал ему те неприятные вопросы?

— Да, и все прошло отлично. Но с другой стороны, я мало чего смог добиться. Я пытался выговорить дополнительные средства для нашей службы. Но мне пришлось уйти ни с чем.

— А ты достаточно усилий приложил к тому, чтобы войти в его мир и понять его образ мыслей, перед тем как пытаться его убедить?

— Да, более или менее. Скажем так, я дал ему понять, что мои идеи соответствуют его представлениям о продуктивности и рентабельности. Но я думаю, что наши системы ценностей настолько далеки друг от друга, что мне невозможно ни приблизиться к его представлениям о вещах, ни даже сделать вид, что приблизился… Знаете, трудно примерять на себя ценности врага…

Дюбре выпустил клуб дыма:

— Идея заключается не в том, чтобы приближаться к его системе ценностей. Если она не совпадает с твоей, это невозможно. Даже в том случае, когда система ценностей гнусна и отвратительна, личность подлежит… восстановлению. Важно не впасть в осуждение этих ценностей, сказать себе, что, даже если они тебя шокируют, единственный путь заставить личность изменить свои взгляды — это не отвергать ее вместе с ее идеями. Войти в мир человека означает поставить себя на его место, влезть в его шкуру и попробовать изнутри поверить в то, во что он верит, думать как он, чувствовать как он, и только потом вернуться на свои позиции. Только так можно понять человека, не судя его, почувствовать, что им движет, что заставляет его впадать в заблуждения.