Бог в стране варваров - [28]

— Что вы сказали? — переспросил Хаким.

— Все, что нас окружает, устроено в расчете на понимание. Жизнь существует, лишь поскольку обладает смыслом, — повторил Жан-Мари.

Тут до него дошло, что друзья могут истолковать его слова превратно. Жану-Мари стало бесконечно жаль, что он вообще затеял этот разговор. Тем более что он решил, будто Марта может обидеться и на его тон, обидеться и за мужа, и за своих теперешних соотечественников, каковыми стали для нее алжирцы. У него было достаточно времени для сожалений, так как Маджар решился ответить лишь после долгого размышления:

— Мы к этому еще, увы, не пришли. — Он пододвинулся вперед на своем стуле, согнув колени. — Начать с того, что у нас голод убивает мысль в зародыше. Мысль в любой форме. Жизнь косит наших Пастеров, Прустов, Дебюсси до того, как они становятся Пастерами, Прустами, Дебюсси, до того, как они успевают созреть. И потом, появись у нас люди башковитые, способные оценить наше положение, и снедай их тревога, они тревожились бы сейчас о том, как бы занять наилучшее место и побыстрее разбогатеть. Я не говорю о тех, кому тревога скручивает внутренности и сокрушает всякое стремление к пониманию. Эти не в счет. Когда-нибудь, как знать, и мы испытаем незаинтересованное, чисто интеллектуальное волнение при обращении к вопросам метафизическим. Но когда это еще случится? Я сам не хочу отыскивать объяснение очень многим вещам. Понимать! Каким бы простым и очевидным ни представлялось вам это требование, оно свидетельствует о том расстоянии, которое нас разделяет.

Камалю эта речь подспудно напоминала другую, он не сразу решил, какую именно, пока эхом не отозвался в его мозгу голос доктора Бершига.

— Все так, — признал Жан-Мари. — Тем более я считаю, что в современном мире, не в пример прошлым годам, мы можем спастись вместе, вместе сделать скачок вперед. В наше время никому не позволено обособляться от других под тем предлогом, что они развиваются слишком медленно или слишком быстро.

— Мне кажется, вы увлеклись.

— А желание властвовать! — бросил Камаль. — С ним-то как?

Сбросив с себя ироническую маску, он в забавной растерянности таращил глаза, смахивая при этом на ночную птицу.

В Алжире люди навешают друг друга, не дожидаясь особого приглашения. Хозяевам, если их волнует их доброе имя, приходится идти на любые ухищрения, лишь бы ублажить незваных гостей. Жан-Мари, однако, заколебался, когда, пообедав с ним, Камаль предложил пойти проведать Хакима Маджара. Жан-Мари в таких случаях не мог — да, видно, и никогда не сможет — подавить в себе чувство, что он как бы незаконно вторгается в чужой дом. Ничего тут не поделать. Кроме того, утром он разговаривал с Мартой и теперь ждал, согласится ли в принципе ее супруг побеседовать с ним. Не прослышал ли об этом Камаль и не хотел ли он из коварства привести его «до того», чтобы самому присутствовать при разговоре? Предложение Камаля выглядело подозрительно; сомнения охватили Жана-Мари в тот же вечер и, по правде сказать, смутили его. «Кто поручится, что это не так?» И все-таки сомнения казались малообоснованными. Как бы то ни было, именно при Камале Жан-Мари меньше всего хотел вести с Хакимом Маджаром разговор, на который так надеялся. Теперь Жан-Мари знал, сколь безмерен скептицизм Камаля.

Полагая смутить Камаля вопросом, Жан-Мари сказал:

— Я-то с удовольствием. Но как мы объясним свой приход?

— Как это на тебя похоже. Все-то ты хочешь объяснить. А мы придем просто так. Чтобы навестить старых друзей, повода не надо. Когда ты только это усвоишь?

Камаль был так откровенно весел, что Жан-Мари уже не сомневался: его друг что-то затеял. И не сознается. Это было в его духе: не снисходить до объяснения своих поступков, а если вдруг причины выйдут наружу, ни в какую их не признавать. Жана-Мари томило искушение выяснить, что задумал его приятель, который сейчас все реже и реже — Жан-Мари это знал — бывает у Маджара, Во многом из любопытства Жан-Мари в конце концов согласился. Отнюдь не из простой вежливости Марта обрадовалась, увидев его второй раз за день, — неожиданность для нее, по-видимому, оказалась приятной. Хаким Маджар тоже обрадовался, горячо пожал им руки. Такой прием тронул Жана-Мари.

Он удивился резким словам Камаля о жажде властвовать, которые тот брякнул с нескрываемым вызовом; у Жана-Мари даже руки зачесались взять и взъерошить тщательно приглаженные, мягкие волосы Камаля (не то что грива Маджара), как он всегда делал, когда Камаль нес чепуху.

Но он лишь с улыбкой ответил:

— Жажда власти у западных наций все же не такова, чтобы довести их до самоубийства.

— Такова.

— Уже нет. Сокрушительные поражения научили нас мудрости. Преимущество добрых отношений становится для нас все более очевидным.

— Хотелось бы верить… — начал было Хаким, но Камаль перебил:

— Смешно слышать, будто поражения чему-то могут научить людей. А уж тем более общество. И довод о самоубийстве не убеждает. Известно, что при определенных условиях стремление к самоубийству у народов возникает столь же естественно, как и у отдельного человека.

Жан-Мари вновь взглянул на Камаля. С удивлением подняла глаза и Марта; она сидела в том же льняном, отливавшем голубизной платье, в котором была утром, сидела, подавшись вперед, скрестив руки, положив ногу на ногу.