Бог спит. Последние беседы с Витольдом Бересем и Кшиштофом Бурнетко - [12]

— Как бы вы сегодня рассказали молодым людям, что собой представлял Умшлагплац?

— Да ничего особенного. Одна школа и выход на площадь. Слева какие-то бараки — бывшие склады, куда привозили продовольствие. А по другой стороне — железнодорожные пути, на путях стоял поезд, туда тебя и гнали. Людей вводили через ворота, следы от которых есть еще и сейчас, и загоняли прямо в вагоны. Если там уже не хватало места, тебя оставляли на ночь, а когда назавтра приезжал поезд, загоняли в вагон. Почти всегда эсэсовцы, но иногда украинцы из сотрудничавших с немцами формирований.

— Еврейские полицейские тоже там были?

— Да, но они стояли снаружи, самое большее — приводили эту толпу к воротам. Еврейские полицейские не загоняли людей в вагоны, входить на Умшлагплац им разрешалось, но в вагоны заталкивали в основном немцы и украинцы.

Да это можно увидеть в немецкой кинохронике: стоит немец с винтовкой, толпа идет мимо него, немец время от времени стреляет и так далее. Люди боятся выстрелов, боятся смерти. Иногда видно, как еврейский полицейский помогает кому-то залезть в вагон — старикам, матерям с детьми. Но еврейская полиция в вагоны не загоняла. Это делали эсэсовцы и украинцы.

— А теперь мы попросим вас рассказать кое-что очень важное для истории гетто того времени…

— Это чуть позже. А сейчас выпьем.

* * *

— Вы никогда не нуждались в авторитетах? К примеру, вы были знакомы с Виктором Альтером[35], крупнейшим довоенным деятелем Бунда. Был ли он для вас — уже тогда, до того как Сталин его убил, — героем?

— Ну, в каком-то смысле он был авторитетом. А может, и героем? — трудно сказать. Человека, который восстает против диктатуры, всегда преследуют, он часто попадает в тюрьму, иногда погибает. Кто же тогда герои, если не такие люди?

— Мы об этом спрашиваем, потому что одновременно вы говорите, что человек сам строит свою жизнь, сам принимает решения.

— Да, конечно. Но одно другому не противоречит. Я вот построил свою жизнь так, что для меня герой — Альтер, а не ребе из Гуры-Кальварии.

— То есть образцы нужны.

— Ребе этот — не очень удачный пример… Муссолини заступился за него перед Гитлером, в Гуру-Кальварию приехали эсэсовцы, схватили его в охапку, посадили в поезд и отправили в Италию. Оттуда он попал в Израиль. Это все организовали СС. Я сам видел.

Конечно, хорошим образцам надо следовать. Только желание кому-то подражать должно возникать из внутренней убежденности, а не по принуждению. Не потому, что кто-то сидит наверху и приказывает тебе, что делать: еще помолись, прочитай еще две странички, — вот тогда, говорит, ты будешь в порядке. А если не прочитаешь — не будешь. А не помолишься — и вовсе пошел вон.

Религия требует, чтобы ты ходил в костел или в синагогу, ходил на мессы и совместные молитвы, потому что так ты приобщаешься к служению религиозному культу. А если не ходишь в костел, не ходишь в синагогу — кто ты вообще такой? Религия хочет подчинить тебя своей власти. Для этого, в частности, и строит свои роскошные дворцы. Папы ведь строили великолепные дворцы в Ватикане не только из любви к искусству, но и чтобы показать могущество Церкви. Помните конфликт с Микеланджело? Ведь он расписал Сикстинскую капеллу назло Папе; с точки зрения церковников, фрески непристойны. А почему все деревенские храмы очень высокие? — чтобы придавливать прихожан своей мощью. Колокольня такая высоченная, чтобы люди испытывали уважение и страх.

Вся Церковь — иерархическая организация, которая желает владеть душами.

— В Польше тоже еще недавно власть конфликтовала с Церковью и одновременно пыталась очернить и вымарать из истории великие польские авторитеты.

— Хотела полностью их уничтожить. Хотя вообще-то в Польше немного авторитетов.

— В чем тут причина? Полякам не нужны авторитеты, или людей, которые могли бы ими быть, в большинстве своем уже нет в живых?

— Нет, ведь авторитеты не умирают. Но каждый выбирает их себе сам. Один — Юзефа Пилсудского, другой — знаменитого футболиста или певца. Вдобавок постоянно идет политическая борьба, и авторитеты в числе ее объектов. А иногда и сами авторитеты принимают в ней участие. Бывает, что они очень неприязненно относятся друг к другу. Тогда трудно определить, кто на самом деле большой авторитет. Самое скверное, что каждый отстаивает свою правоту.

В результате всеобщих авторитетов — таких, которых признавало бы все общество, — практически уже нет. Мне, например, не нравится де Голль. Однако, что ни говори, для каждого француза он — авторитет. Вел он себя по-разному. Когда впервые приехал в Москву и признал просоветский Польский комитет национального освобождения[36], это было отвратительно. Циничный поступок, но этого требовала политика. Однако, при всей своей диктаторской власти, первое, что де Голль сделал как президент Франции, — дал пять миллиардов франков на науку. Это кое-что значит: он ведь предназначил эти деньги не на упрочение своей власти — на полицию, армию и тому подобное, — а на общечеловеческую, общественную цель. И хотя потом, разумеется, укреплял полицию и армию, безудержно стремился расширить свою власть, совершал безумные политические шаги, сегодня во Франции его уважают.