Бог спит. Последние беседы с Витольдом Бересем и Кшиштофом Бурнетко - [10]

Потом кто-то приехал сменить Тересу, так как ей нужно было ехать в Варшаву. Позже приехала Паула Савицкая[26]. Она даже подралась с милиционерами, потому что они мешали ей делать клецки или лапшу, что-то в этом роде. Наверно, зашли на кухню, и она разъярилась.

Под конец приехала Ханя Кралль. В какой-то момент мы решили пойти погулять. Тогда на нас набросились милиционеры, схватили Ханю, и тут началось. Они тащат Ханю за одну руку, я — за другую…

— Вы вырвали самого выдающегося польского репортера из лап гэбистских палачей.

— Пауле стыдно за эту историю. Ведь они с Ханей, вместо того чтобы включиться в политическую акцию, резали укроп для бульона! Тут милиция, то, сё, а у них укропчик, петрушка. Вот почему вспыхнул бунт — из-за этой петрушки.

— Вы пытались удрать от гэбистов?

— Вначале я хотел уехать из больницы ночью, спрятавшись в машине знакомого лаборанта. Но он почему-то не смог, и я пошел на стоянку такси. Никто за мной не шел, вот я и понадеялся улизнуть. Но тут меня вдруг хватают агенты… это были девушки, высоченные такие, ужас!

Еще я пытался удрать с помощью своего старого товарища Бронека Шпигеля. Он участвовал в восстании в гетто, потом партизанил в Вышкове. Один из немногих, кто остался в живых. Замечательный малый. После войны он уехал в Канаду, жил там и приехал на празднование 19 апреля.

Первую акцию Бронек устроил уже на еврейском кладбище в Варшаве. Профессор Рыбицкий и Анеля Стайнсбергова[27] должны были возложить цветы к памятнику бойцам гетто. Каждый год возлагали, но в тот день в управление кладбища пришли гэбисты и велели закрыть кладбище раньше времени. Почему? Потому что пан Рыбицкий и пани Стайнсбергова — члены Комитета защиты рабочих, и вообще фуй! Когда Бронек об этом узнал, он предложил повесить этот венок на ворота, а он — участник восстания и гражданин Канады — возьмет его, перелезет через ограду и положит к обелиску. И так и сделал: они повесили венок на ворота, Бронек его взял, перескочил через забор и положил около памятника.

А потом приехал ко мне домой вместе с канадским консулом, чтобы отвезти меня в Варшаву Автомобиль с дипломатическими номерами — гэбисты перепугались. Бронек с консулом входят — весело! По такому случаю мы, как полагается, выпили, а потом Бронек стал фотографировать, как гэбисты цепляются к этому консулу. В конце концов они сели в машину и поехали в Варшаву в сопровождении трех гэбистских автомобилей.

— Лех Валенса тогда вам написал, что восстание в гетто было самым польским из всех польских восстаний. В смысле своей безнадежности, разумеется.

— То, что сегодня называют восстанием в гетто, действительно было безнадежным предприятием. Восстание — это когда есть какая-то цель и замысел или, по крайней мере, надежда на победу. Так что, по сути, наше нельзя назвать восстанием. О победе не было и речи, речь шла о защите гражданского населения, да и то лишь недолгое время. Мы просто хотели хоть немного продлить жизнь этим людям. Ведь известно было, что не навсегда. Мы знали, что у нас нет шансов победить.

Мы были городскими партизанами. А в этом случае, если тебя не поддерживает население, ты неминуемо погибнешь. Городское партизанское движение существует только при поддержке гражданского населения. Поэтому мы продержались, пока в гетто еще оставались кое-какие люди — прятавшиеся там, сям. Хоть они и прятались, но нам помогали. Одно то, что мы знали: где-то они еще прячутся, — было для нас очень важно…

Перенести наши действия за пределы гетто мы не могли, потому что там у нас не было базы. Ведь население Варшавы относилось к нам в лучшем случае безразлично, а часть и враждебно. Конечно, были такие, кто стоял в гарнизонном костеле и, видя горящее гетто, плакал, но их было мало. Остальные рядом катались на карусели[28].

У нашего восстания не было никаких шансов на победу — даже по идее. Так что это было не восстание, а защита населения.

В разных организациях говорили: этим евреям грош цена, они идут на смерть как бараны, они неспособны защищаться, — и это действовало против нас. Хотя я не видел серьезных вооруженных акций польского подполья в Варшаве до нашей авантюры в гетто в январе 1943 года — еще до восстания.

Первая польская акция — это когда у Арсенала[29] отбили Рыжего. Но раньше — в январе 1943-го — Еврейская боевая организация впервые в гетто оказала отпор немцам, когда те пытались продолжить отправку евреев в газовые камеры. Было несколько уличных столкновений, и на пятый день немцы прервали операцию.

Юзеф Рыбицкий, тогда глава Диверсионного отдела Армии Крайовой[30], рассказывал мне про подоплеку акции у Арсенала. Ребята из батальона «Зоська» заявили: мы отобьем Рыжего. Но организация была военная, а командующий, генерал Ровецкий (Грот)[31], не давал разрешения. Тогда они пригрозили: значит, мы это сделаем без приказа. Рыбицкий пошел к Гроту и сказал: они действительно намерены провести акцию без приказа, так что лучше разреши, иначе потеряешь авторитет. И Грот дал разрешение.

Это была первая вооруженная акция в Варшаве после нашей январской. Правда, Бартошевский[32] говорит, что раньше где-то в Полесье отбили десятка полтора заключенных… Но акция в маленьком провинциальном городке не могла стать символом борьбы для всей Польши. А когда в центре Варшавы отбивают командира — это уже символ.