Бог играет в кости - [91]

Невольно улыбнулся: каждый из наших старичков годится в отцы моему папе, или дяде Косте, например… А мы с Рашидом тянем на внуков. «И эти люди собираются изменить историю?» — пришла в голову мысль, но, как ни странно, она успокоила: эти — могут. Более того, они уже неоднократно спасали мир…

Кидальчик что-то рассказывал: размахивал руками, подскакивал, как задиристый петух, сверкал глазами из-под воображаемой шляпы с перьями… Док Ананси соответствовал: вскрикивал в нужных местах, бил себя ладонями по бедрам. Его густой, наваристый смех гулко разносился меж елей. Дед Али и дед Сякэн только флегматично улыбались. Одинаково щурили узкие глаза, от которых расходились одинаковые лучики морщин. Только у Алибека лицо было обветренное, узкое, как кинжал, а у Кусуноги — круглое, с плотными, как пышки, щеками… Дородный подбородок, мощный загривок сумоиста…

Меня легонько толкнули в спину: Лёшка. Видно, робеет в обществе старичков. Он только к Кацману относится доверчиво, как к родному дедушке. Ассоль отошла к Рашиду. О чем-то с ним заговорила, почти не слышно. Я достал сигареты, протянул пачку Лёшке. Закурили.

— Даже не верится, что эти люди творят современную историю. — тихо сказал Алекс.

— И я вот об том же самом думал. Считаешь, получится?

— Кидальчик пусть считает, у него способности.

Я внимательно посмотрел Лёшке в лицо.

— Что-то ты опять хандришь, брат-боец. Завязывай. Для здоровья вредно.

— Я вот тут всё думаю… Как он может таким уродом быть? Неужели совсем никого не жалко? Самолеты, бомбы, поезда под откос… — я только через секунду сообразил, что это он про Траска.

— А он нас за людей не считает. Мы для него — средство. И вообще… Он не один такой. Всякая шваль на свете водится, что ж теперь, мировой джихад объявить?

— А почему нет-то? — он встрепенулся. — Кто-то же должен, а? Если все будут сидеть и молчать, что тогда?

— Ну, ты прям революционер… «Весь мир насилья мы разрушим…» Только не забывай: когда убиваешь, даже очень плохого человека, сам становишься убийцей. А это ничем не лучше.

— Я готов. — скулы у него побелели. — Я готов стать кем угодно, чертом, дьяволом во плоти, только бы остановить это безумие. Понимаешь, я вдруг понял, что не хочу, не могу жить в таком мире.

— В каком это — таком?

— Где любой человек, просто так, по чьей-то прихоти, или даже без оной, может умереть.

— «Человек смертен. Более того, смертен внезапно…» — процитировал я по памяти. — он только дернул плечом. — Люди — хищники. Об этом не принято говорить, но нам чертовски нравится воевать. Ты в детстве играл в войнушку? Бегал с автоматом, со шпагой? Мы с пацанами обожали кино про войну… Я потом уже понял: вся жизнь — большое вранье. Весь этот гуманизм, толерантность…
 Хотим выглядеть добренькими, а в глубине души жаждем крови. Когда на экране появляются здоровенные парни с квадратными подбородками, в камуфляже, с автоматами наперевес, внутренне мы трепещем от желания быть похожими на них… — я понял, что увлекся… — Я что хочу сказать: война — старинное и благородное занятие для мужчин, а теперь и женщин всего мира…

— Есть войны, а есть — войны. — Лёшка говорил глухо, в сторону. — Территории, ресурсы, добро… — это всегда было. Другое дело, когда нас стравливают, как пауков в банке. Я так не могу. Я не хочу, чтобы меня стравливали.
 Я, конечно, пошел в армию и отслужил, сколько положено, но лично мне — не понравилось. Та же травля пауков. Хотел отказаться от всего этого, зажить мирной жизнью… Но меня продолжают травить! — я боялся дышать. Первый раз Лёшка так открылся. Может, получится его понять… — Теперь у меня есть вы: друзья, девушка… Вторая семья, можно сказать! И каждую секунду, каждый миг я боюсь, что вас у меня отнимут. Просто потому, что где-то, кому-то, — не понравится, что я счастлив…

Я молча курил и думал. Изменился брат Лёшка… А я? Какое будущее у меня? Мотаться по горячим точкам, пока не убьют? То, что я больше не вернусь к канцелярской работе, будь она хоть трижды важна для государства, общества, отца… — это однозначно. Не мое. Может… Взять Лильку, уехать на Байкал, лесным обходчиком, детишек нарожать…

А потом на нас рухнет самолет.

Стало муторно от того, что моя любимая женщина, например, давно всё поняла. Бросила дом, ребенка, и стала помогать старичкам разгребать мусорную кучу, что у нас планетой зовется. И Михалыч давно всё понял… Выбрал сторону, и стал пахать. У него проснулись способности к компьютерному делу, и теперь мой старый боевой товарищ сутками сидит с Максом в подвале. «Пасет эфир».

А я до сих пор встаю в позу. Жду, когда мне поклонятся в ножки, убедят, что наше дело — непременно правое, а не левое… Вдруг, не дай Бог, честь запятнаю…

— И если ты не хочешь, то я сам… — оказывается, какую-то часть разговора я пропустил.

— Э-э-э… Ты о чем? — он на меня вылупился, как на снулую рыбу.

— Ты что, не слушал? А чего я тебе тут распинаюсь полчаса?

Я быстренько сообразил, о чем могла идти речь…

— Конечно, я с тобой. Вот, шашлычку поедим, и — сразу…

— Илюха! У тебя всё нормально?

— Нет. Но это ничего. Кризис жанра, знаешь ли. Пройдет.

— Она приедет, скоро уже.