Она вдруг зашептала страшно, жарко, до предела расширив глаза. А я сидел, ни жив, ни мертв, и всё гадал: это правда так и есть, или она играет?
— Я видела, как вы прыгали! Как барахтались в этой ледяной каше… Думаешь, легко было стоять и смотреть? Ты нырял за мальчишкой, затем вытянул его на лед, а сам закрыл глаза и ушел в глубину… Господи, как я испугалась! Ты даже не представляешь, как это страшно!
Я тогда поняла: с меня хватит. Слежки, конспирации, приказов… Я больше так не могу, понимаешь? Я не могу тебя потерять!
— Не переигрывай.
И она дала Воронцову пощечину. А потом спокойно переместилась на другой край лежанки, и снова наполнила непроливашку из термоса.
Я закашлялся, она протянула мне кружку.
— Пейте. Вам понадобятся силы.
— Ты всё время говоришь загадками. — Воронцов морщился и тер щеку о закутанное плечо. — Как я могу тебе доверять, если ты водишь нас за нос?
— Меня не волнует, доверяешь ты мне или нет. — она замкнулась. Стала холодна и недоступна. И похорошела еще больше.
— Два года… Мы с тобой спали почти два года! И ты не могла мне сказать?
— Но ты тоже мне ничего не говорил, верно? Просто растоптал телефон и скрылся. Я ведь всего лишь любовница… Зачем говорить женщине, которая ждет тебя, которая тебя любит — что ты жив-здоров, и просто немного занят… Путь себе переживает. Ведь у нее и так никого нет. Ни единой родной души.
— У тебя есть ребенок. Ты так сказала.
— Был.
— В смысле? — у Воронцова округлились глаза.
— Пока я «следила» за тобой, мой сын успел повзрослеть. Для подростка два года — это вечность. Он научился жить без меня.
— И как же ты его бросила?
Глаза её сузились, как у кошки, и сверкнули.
— Знаешь, поначалу я тебя немножко ненавидела. Ты ведь чурбан, думаешь только о себе… Не буду говорить, что бывают вещи поважнее, чем воспитание ребенка. Ты всё равно не поймешь.
— Тебе приказали быть со мной.
— И это тоже.
— Куда мы едем? — мне начало казаться, что их препирательства зашли на второй круг. Сотни раз слышал подобные споры раньше, от своих родителей…
Она повернулась ко мне.
— На аэродром. Посажу вас на самолет, и — всё.
— А Траск?
— Он уже далеко. Вам нужно прийти в себя, восстановить силы, и… доучиться.
— У кого? — я разозлился. — У кого мне учиться?
— Не всё сразу. Успокойтесь, Алекс, всё будет хорошо.
Я рассмеялся: — как эта необыкновенно красивая женщина ошибается!
— А ты с нами не летишь? — Воронцов смотрел на нее насмешливо и немного грустно.
— Не сейчас. Вы тут набедокурили, словно хорьки в курятнике… Нужно же кому-то прибрать. Вас же объявят в розыск. Как опасных террористов.
…Остаток пути, минут десять, мы молчали. Я сначала удивился: почему Воронцов не возмущается, что нас куда-то отправляют? Причем, неизвестно кто. Хотел возмутиться сам, но передумал. Если поразмыслить… Нас действительно могли принять за террористов. Кто-то видел, как мы возимся с чемоданом в ложе, затем — как бежим через весь театр… Здесь нам делать нечего. Нужно лететь за Траском…
Высадив нас на краю небольшого летного поля, госпожа Гейгер не без сарказма попросила Воронцова беречь себя, пока её нет рядом, чмокнула меня в щеку, обдав острым запахом сирени и, по-моему, кайенского перца, забралась в кабину и укатила. Кто был за рулем, мы так и не узнали.
Светало. По серому небу вились длинные и тонкие, как волосы, облака, пахло сырой землей, талым снегом и соляркой. Я зябко поежился и засунул руки в карманы кожаной куртки на меху. Как ни странно, новая куртка сидела, как влитая…
В начале полосы стоял небольшой самолет. По-моему, «Цесна». Мы переглянулись, и пошли к нему. Сквозь растресканный асфальт пробивалась жухлая прошлогодняя трава. Я старался не наступать на трещины, как в детстве: «если наступишь на трещину в асфальте, несчастье будет». Что мы, дети, тогда понимали про несчастья?
Воронцов шагал, расправив плечи, даже пытался что-то насвистывать. Ботинки на ходу еле слышно поскрипывали. Лилия упомянула: его вытащили из холодной комы… Интересно, что это значит? Ему она, кстати, ничего не сказала.
Асфальт местами так раскрошился, что лежал отдельными камешками. Как взлетать по такой неровной полосе? Я мысленно прикидывал, сколько займет перелет до Лондона — ведь Траск оттуда, значит, поиски нужно продолжать в Англии… Подготовиться получше. Узнать его уязвимые места…
Лилия права: мы вели себя, как дети. Опрометчиво, глупо — с самого начала всё было глупо. Не надо было его злить. Надо было следить, наблюдать, вываживать, как осторожную рыбу, и только потом, расставив хорошую ловушку…
* * *
Рядом с трапом кто-то стоял, опираясь на трость. Высокий, темный… Одет в длинный плащ. У меня оборвалось сердце. Если б я не знал, что они погибли… Нет, этого не может быть! Не сговариваясь, мы с Воронцовым побежали. Дыхание сразу сперло, заболело в груди. Черт. Раньше такого не было… Илья тоже схватился за грудь, заперхал и остановился. Торопиться уже смысла не было: рядом с первой фигурой появилась вторая — долговязая, сухопарая, легкие волосы вокруг лысины как одуванчик… Сердце забилось в горле, ладони и спина вспотели. Я ждал, задержав дыхание, когда появится Ассоль.
