Боевыми курсами. Записки подводника - [14]

Вечером разрешили уволиться и мне. Вместо меня в казарме остался штурман лейтенант Шепатковский. В сумерках я спустился к железнодорожному вокзалу. С наслаждением вдыхая душистый теплый воздух вечернего Севастополя, пошел от привокзальной площади по прилегающим к ней улицам и по Историческому бульвару.

Вслед за короткими сумерками, сменившими блеск севастопольского дня, темный вечер опустился над Корабельной стороной. В ее небольших белых домиках зажглись огоньки.

Но в Южной бухте еще кипела жизнь. В черном провале ночи передвигались зеленые и красные отличительные огни катеров и буксиров, чьи едва различимые силуэты пересекали бухту вдоль и поперек. На мачтах некоторых буксиров горели белые огни, обозначая баржи, нехотя тащившиеся позади.

В нарядно освещенном городе царило веселье выходного вечера. Небольшими группами гуляли в белых форменках и брюках моряки; севастопольские девушки, одетые в платья из ярких, легких тканей; парни в белых рубашках. Отовсюду слышался шумный говор и беспечный смех.

Быстро спустившись с Исторического бульвара и перебежав через балку, я поднялся на Пироговскую улицу. Из раскрытых окон домиков, расположенных на склоне горы, лились мелодичные звуки любимого молодежью популярного танго. У подъезда нашего дома меня ждали жена Вера Васильевна и четырехлетняя дочурка Ирочка.

— Папочка пришел! — радостно взвизгнула дочка и бросилась ко мне на руки.

— Не пришел, а прилетел! — ответил я.

— Как прилетел? На ручках? — недоверчиво переспросила Ирочка.

— Нет, не на ручках, а на ножках… Быстро, быстро перебирал ими и полетел.

— Ну, наконец-то вернулся! Нечасто ты бываешь дома, — с нескрываемым укором высказала мне Вера Васильевна. — Ирочка, как только увидит моряка, бежит к нему с криками: «Вот мой папочка идет!» И очень расстраивается, когда в очередной раз узнает, что этот дядя вовсе не ее папа — а папа до сих пор в море.

Действительно, в том году дома я бывал очень редко: быстротечный напряженный гарантийный ремонт, после его окончания ускоренная боевая подготовка, должность помощника командира корабля — все это, естественно, не позволяло мне уделять семье столько времени, сколько хотелось бы.

Поиграв немного с дочуркой и уложив ее спать, мы с женой стали слушать радио. Из Дома флота транслировали выступление Покрасса. Его произведения были тогда популярны, все очень их любили и, затаив дыхание, слушали каждое выступление. Но усталость быстро взяла свое, и вскоре мы крепко уснули.

Среди ночи из репродуктора раздался сигнал «большого сбора»: «Всем военнослужащим возвратиться на корабли и в части!»

Я быстро оделся и выскочил на улицу. Город еще был погружен в темноту и сон. С Константиновского равелина раздавались одиночные артиллерийские выстрелы.

«Видимо, учение продолжается», — предположил я про себя и быстро побежал на береговую базу подводных лодок.

Подводная лодка «С-31» стояла на восточной стороне Южной бухты. Чтобы сократить путь, я торопливо шел через Исторический бульвар, мимо Севастопольской панорамы. Мои скорые шаги гулко отдавались в потревоженной ночной тишине парка. Кое-где на скамейках сидели запоздалые пары. Когда я спускался к железнодорожному вокзалу, позади вдруг услышал запыхавшийся голос:

— Коля, это ты? Я обернулся.

— Да, я… — Повнимательней приглядевшись, я узнал помощника командира «С-32», старшего лейтенанта Сашу Былинского. — Саша, здравствуй!

— Здравствуй, Коля! Вот так встреча, — тяжело дыша, проговорил Саша. Кое-как переведя дух и смахнув с лица пот, он на ходу продолжил: — Опять, видимо, флотское учение. Как-то все неожиданно… Я только вчера оповестителей сменил, беспокоюсь, сработают ли ребята?…

— А зачем им «срабатывать»? По сигналу «большого сбора» все прибудут в свои части и без оповестителей, ты зря волнуешься, — успокоил я его.

Вскоре мы оказались в расположении бригады подводных лодок и направились к своим кораблям.

Остававшийся за меня лейтенант Шепатковский доложил:

— Около двух часов ночи в казарме сыграли боевую тревогу, а потом объявили сигнал «большого сбора». Все, кто был в казарме, немедленно прибыли на подводную лодку и подготовили ее к «бою и походу». Корпус на герметичность и готовность корабля к погружению проверили. В штабе я уже был, командиру бригады о готовности подводной лодки к выходу в море, о запасах масла, соляра, пресной воды и наличии личного состава доложил.

Комбриг принял мой доклад и приказал вам явиться в штаб за дальнейшими распоряжениями.

Личный состав всех подводных лодок стоял по боевой тревоге. Томительная безвестность угнетала, но мы продолжали оставаться на своих командных пунктах и боевых постах. Нас окружала полная темнота, нигде, ни в зданиях, ни на улицах, не было света. Над пирсами воцарилась зловещая тишина.

Внезапно, в четверть четвертого, могучие лучи прожекторов разрезали безоблачное звездное небо и закачались маятниками, ощупывая небосвод, по которому, нарастая с каждой секундой, разливался монотонный гул. Наконец со стороны моря появилась устрашающая армада низко летящих самолетов. Их бескрайние вороньи ряды поочередно проносились вдоль Северной бухты. Батареи береговой зенитной артиллерии и корабли эскадры открыли по ним ураганный огонь и смешали боевой порядок. У Приморского бульвара раздался оглушительный взрыв. Еще один взрыв прогремел где-то в городе. Мрачные силуэты неизвестных еще бомбардировщиков то вспыхивали в лучах прожекторов, то пропадали в пустоте неба, потом их снова схватывали прожектора и вели до конца Северной бухты.