Боевая тревога - [27]

Ваня утвердительно кивнул головой.

– Мать плакала, – сказала Таня.

– И не плакала, и мне не попало, – повеселел Ваня. – Просто отец поругал, и все. У меня там винтовка спрятана.

– Ну? – по-настоящему удивился Борейко. – Боевая?

– Боевая, наша. Нашел в кустах. С войны лежала. Только заржавела, и приклад истлел. Вот бы патроны найти.

– И что бы тогда?

– Стрелять бы научился метко, как мой отец.

Эти слова неприятно задели Борейко, вернули его к прежним ощущениям вины и стыда. Опять вспомнилась та пятница. Старший лейтенант Степкин, отец Вани, подводя итоги стрельбы, не ругал, не стыдил Борейко и еще двух солдат, получивших двойки, а только с досадой заметил, что теперь– батарее нужно здорово поднатужиться, чтобы удержать первое место в дивизионе. Зато хвалил отличников стрельбы, особенно Карпова. «Товарищ Борейко, поучитесь у Карпова, потренируйтесь с ним».

– Значит, хочешь чемпионом по стрельбе стать? Мастером? – спросил Борейко Ваню. – Это хорошо, но, брат, нелегко. Ох, нелегко.

– Он из рогатки мастер стрелять, – засмеялась Таня. – Стрелял в кота, а в окно попал.

– Я в воробья целился.

– Ха-ха! – не выдержал Борейко. – Ну и стрелок. – И чуть было не сказал: «Как я», и досада жестким комом шевельнулась в груди.

– Я записался в кружок метких стрелков, – похвалился Ваня. – Карпов нас будет учить.

«Ох, этот Карпов, – завистливо и ревниво подумал о нем Борейко. – Художник, поэт… «Неужели вам не видно, что дневальному обидно…» Тьфу!.. Придумал же…»

Вот слева овраг, непролазно заросший орешником, сюда сбегались из всего леса белки запасать на зиму орехи. Немного дальше блестело круглое окошко воды – озеро, обрамленное зеленовато-синими прутиками ситника. От этого озерка начинается ольховая гряда, которая тянется к реке, к самой паромной переправе. На переправе живет в небольшом домике паромщик Павел Алексеевич, инвалид войны, пожилой однорукий человек. У него седая голова, черные пушистые усы, а на пиджаке гвардейский знак и планки фронтовых наград. Говорит он кратко, употребляя военные слова, а когда здоровается, называет человека гвардейцем : так крепко запомнилась ему военная служба. Он и Ваню с Таней называет гвардейцами.

«Газик» выехал из ольховой гряды и тут же очутился на берегу. Дети не узнали реку. Вода в ней поднялась вровень с берегом, а в одном месте залила луг. Но главное, что всех удивило, – парома не было ни на том, ни на этом берегу.

– Вот так штука, – промолвил Борейко. – Паводком паром снесло.

– А как же в школу? – встревожилась Таня, и ее личико начало морщиться: вот-вот заплачет.

Солдат Борейко ничего не ответил, вылез из машины, сложил у рта ладони и крикнул на противоположный берег паромщику, который возился возле старенького «Запорожца»:

– Эй, эй, Павел Алексеевич!..

Паромщик выпрямился, показал рукой вниз по течению: там паром, сорвало водой.

– Вот так, гвардейцы, – подражая паромщику, сказал Борейко, покачал головой. – Понедельник, одним словом. До моста в объезд километров шестьдесят…

– Если через мост поедем, то опоздаем, – сказал Ваня. А что делать, назад ехать?

– Я хочу в школу, – заныла Таня, – у нас первый урок – математика.

– А потом экскурсия на фабрику, – вспомнил Ваня. – И физкультура сегодня.

– Неудачный день выпал, – вздохнул Борейко, – с самого утра, – и, про себя помянув этот понедельник недобрым словом, добавил вслух: – И ничего не поделаешь.

– Вертолетик бы сюда – и фыр-р-р через речку, – фантазировал Ваня.

– Или на метле, как баба-яга, а? – подделался под его тон Борейко. – На этой метле, с которой весь день дневальный ходит, – добавил он.

Борейко топтался возле машины, хмурый, даже сердитый, и морщил свой широкий лоб. Что делать? В объезд? Дети опоздают на два урока. Вернуться домой – пропустят целый день. Да и завтра, неизвестно, притянут ли паром на место.

Тем временем паромщик влез в «Запорожец» и начал перегонять его на теневую сторону дома. Переднее стекло «Запорожца» вспыхивало на солнце, как луч прожектора, так ярко, что Борейко даже глаза закрыл. Паромщик вел «Запорожец», а стекло машины – слепящий луч – мигало, дрожало, то гаснуло, то снова било в глаза и слепило. Даже после того, как автомобиль был поставлен к стене дома, некоторое время в глазах Борейко продолжали вздрагивать желтые круги, и он несколько раз крепко сжимал веки, чтобы их отогнать.

И тут Борейко словно озарило. «Вот так фокус!» Он вспомнил ночную стрельбу до мельчайших подробностей, каждое свое движение, каждое действие: изготовку, обнаружение цели, наводку прицела. Без прежней досады, обиды и злости на себя вспомнил он и почувствовал, как радость и успокоение приходят к нему впервые за последние два дня.

«Вспышка подсветки цели – и слепота. А я смотрел на подсветку. Две-три секунды, но меня же ослепляло, и я опаздывал с наводкой. Боялся, что цель исчезнет, и торопился нажать на спуск. И второпях промахнулся».

– Ура! – совсем неожиданно для детей крикнул он. – Эврика! – И хлопнул в ладоши. Вспугнутая сорока вспорхнула с ветки березы. – Лодка есть? – прокричал Борейко паромщику.

Павел Алексеевич закивал, головой, показывая, что лодка есть, но он не берется перегонять ее одной рукой, на такой быстрине не справится.