Боец тишины - [18]

— Не ври мне, Слава.

— Не вру.

— Не дурак ты всегда веселым оставаться. Вижу я все. Тяжело воевать стало?

— Как вам… как всем нам. Только что с того? Не важно, — по нашей воле или по чужой все своим чередом идет… война идет на нас, мы идем на войну. Война ничьего согласия не спросит, ничьего протеста слушать не станет. Жестка она с нами. Но и мы с ней жестки — вопросы ей не задаем, начищая оружие, ответы ее не ждем, начиная сражение, и на ее вопросы не отвечаем, вступая в очередную схватку.

Начальник через силу поднял углы рта, стараясь рассмеяться.

— Верно все, Слава… Всем бы такими умными, как мы быть, не тратили бы мы столько времени на войны… вернее, воин никаких и не было бы…

— Не было бы войн, не было бы и людей — мы друг другу, как лебеди, верны вовек, а в одиночестве оставшись гибелью обречены.

— Вели бы войны умные люди, и людей никаких бы не было…

— Была бы одна война — настолько простая, что веселая, настолько короткая, что не скучная. Такая война, что — всех и все одним ударом и к черту! Такая, что со всем и всеми покончила бы и, не начинаясь, кончилась бы! Только не время мечтать и в отчаянье впадать! Время на нас, подчиненных, как немец, четко рассчитанные планы строит — скупые отчеты про нас пишет, с точностью наши растраченные секунды считает и отмечает их нашими промахами. Время над нами, подчиненными, как англичанин, надзирает зорко — задачи задает сложные и их решения к скорому сроку просит приказным порядком, кнутом махая, напоминая о наказании за неисполнение. Тяжела у времени служба — требует оно все наши силы, всю скорость. Так что останавливаться и отставать нам никак, Игорь Иванович.

— Верно, Слава, верно, но не кончил я еще про Снегирева нашего строгого… Не трогай ты его, ему не только твое — ему все веселье в тягость.

— Не с сильной я злости, Игорь Иванович, над ним смеюсь. Подкалываю, просто, порой. Напоминаю иногда ему, ездоку, что на ежа не сядешь и не поедешь.

Игорь Иванович напряженно растянул рот, пытаясь рассмеяться настойчивее прежнего, но сосредоточенность все же взяла свое.

— Одни насмешки у тебя на уме.

— Никак нет, не одни. Они у меня только так — в нагрузку к запредельно серьезным мыслям о наших сложных, опасных и секретных операциях… в разгрузку, вернее.

Глаза начальника сверкнули смехом, но отсветы потускнели, глаза его снова потухли. Сдает он, Игорь Иванович. Сильно сдает.

— Пришло же тебе в голову такое решение… Ежом перед нашим строгим Снегиревым предстать…

— Не мог я с ним серьезно задачи наши решить. Не обернулся бы я при нем ежом — мы бы с ним еще раньше рассорились… а вскоре перессорились бы насмерть и расстались бы под конец, ненавидя навек друг друга, как враг врага. Я моими насмешками ему хмурые мысли в голову вбил, а мрачные — выбил. Согласитесь, веселая вражда, все ж не жестокая. Я ж его другом, а не недругом стать собираюсь, пусть нам и не всегда просто дается общество друг друга терпеть. А что ежа образ выбрал… Согласитесь, не худший же вариант — под колючками почти пушистый зверек.

— Слава, сколько же зверей ты в свою голову запустил?

— Столько, сколько для дела нужно. Я же у вас не простой «волк», а — волшебный. «Оборотень» я у вас, Игорь Иванович.

Начальник, наконец, запамятовал о наших невзгодах и рассмеялся, хоть краем рта, но радостно и искренно. Я рад, что он смеется. Так всегда — когда грустен мой начальник, тогда и меня тоска берет, а когда радостен Игорь Иванович, и я радость беру. Из одного мы с ним всегда кубка пьем — что брагу горькую, что вино кислое, что мед сладкий — все… и всегда до дна. И не в одном старом дело. Многим я ему обязан был, он мне немалым обязан стал. Только дело в другом. Он мне не просто начальник, а я ему — подчиненный. Мы друг другу не просто соратники. Он, командир мой, как отец мне, а я, боец его, как его сын. Он один обо мне все время думает, всеми силами оберегает, как и я — его. Все я за него отдам, за Игоря Ивановича Загоройко, как за страну свою великую.

— Сказочник ты у меня, Слава.

— А как же? Служба такая — сказки да легенды для людей сочинять.

— Немудрено, что ты Снегирева замучил.

— Виноват, Игорь Иванович. Он меня, просто, раззадорить старается, а я и так задорный — вот и выходит, что у него только разозлить меня получается.

— Вижу, долго вы с ним вдвоем не выдержите.

— Трудно нам с ним — особенно последнюю неделю тяжело стало. Он, просто, к стае привык, а я — к одиночеству.

— Ничего, не долго вам осталось общество друг друга терпеть. Время подходит.

— Понял я, что подходит.

Игорь Иванович стряхнул с кителя только ему заметную пылинку, кивнул головой, оглянулся на одиноко стоящее дерево.

— Наш человек еще не попал под подозрение. Но они подозревают, что среди них чужой.

— Понял.

— Через шесть суток ты в ночь выезжаешь.

— Шесть суток?

— Время не ждет. Заканчиваешь подготовку, возвращаешься и — вылетаешь.

Я мысленно пронесся по маршруту, проехал на поезде по рельсам, проплыл на пароме по морю, промчался на машине по дороге и пролетел на самолете по воздуху. Черт… Из Москвы — в Петербург, из Петербурга — в Осло, из Осло — в Берлин, а из Берлина… Стоп. Дело осложнилось. Мне придется поехать и в Тронхайм. Я в таком деле без страховки никак не обойдусь. А свои страховочные документы и деньги я оставил в Тронхайме. А главное, — я оставил там свою технику, о которой командир не гадает не ведает.