Бодлер - [39]

Едва он успел справиться со своим раздражением, как «Фигаро» в номере от 6 июня приписала ему весьма нелестные высказывания о самом Викторе Гюго и главных представителях романтизма. Некий Жан Руссо утверждал, что гордыня и неблагодарность заставляют поэта отрекаться от великих учителей, коих он почитал и кого теперь считает возможным «оплевывать».

Спустившись с заоблачных высот, Бодлер отправил руководителю газеты не лишенное иронии письмо с протестом:

«Полагаю, сударь, автор этой статьи — молодой человек, который пока еще не понимает, что позволительно, а что нет. Он уверяет, будто следит за всеми моими действиями, причем наверняка с величайшей осмотрительностью, ибо сам я его никогда не видел.

Настойчивость, с какой „Фигаро“ меня преследует, может подать злонамеренным людям или малоосведомленным о Вашем характере, под стать тому, как Ваш редактор осведомлен о моем, мысль, что Ваша газета рассчитывает на великое снисхождение правосудия в тот день, когда я обращусь в инстанции, осудившие меня, с просьбой о защите.

Заметьте, что в вопросах критики (чисто литературной) я придерживаюсь настолько либеральных взглядов, что люблю даже вольности. Поэтому если Ваша газета найдет способ пойти в своей критике на мой счет еще дальше, чем до сих пор (если, конечно, не станет утверждать, что я бесчестный человек), то я буду только рад, как лицо незаинтересованное».

Дела, касающегося Виктора Гюго, не последовало, хотя Жан Руссо, автор возмутившей поэта статьи, настаивал, что ничего не выдумал. Тем не менее у Бодлера возникло ощущение, что он стал мишенью для хроникеров и газетных писак, решивших облить его грязью. Однако он не чувствовал себя удрученным и вынашивал новые планы. В частности, он не прочь был поработать над произведением Томаса Де Куинси и перевести «Исповедь англичанина-опиомана» полностью, ибо Альфред де Мюссе в 1828 году дал лишь выжимки из него на французском языке. А пока в «Ревю контанпорен» он опубликовал эссе «Искусственный идеал — гашиш», где отдавал должное Де Куинси, в котором видит автора «с отклонением», чьи пространные и забавные рассуждения считает «превосходными». К тому же он предполагает написать и другие стихи-«ноктюрны», а также новые стихотворения, которые можно было бы включить в следующее, исправленное и дополненное издание «Цветов зла». А кроме того, собирается продолжить очерки о художниках, один из которых будет посвящен мыслящим живописцам…

Правда, чтобы выполнить все эти планы, ему требовался покой, а в гостинице «Вольтер» у него такого покоя не было, после того как негодяй Апсель очернил его репутацию.

В октябре 1858 года он выехал из гостиницы и, сменив два-три пристанища, принял решение временно поселиться у Жанны на улице Ботрейн, неподалеку от острова Сен-Луи и их первого жилища, где они обосновались вскоре после их встречи в 1842 году.

Это возобновленное совместное существование изнурительно и тягостно: Жанна очень тяжело больна; сам же он страдает от боли в ногах, постоянных резей в желудке, и у него трудности с дыханием, которые он пытается преодолеть с помощью эфира и опиума. Поэтому мысль о поездке в Онфлёр непрерывно возвращалась к нему. В одном из его писем госпоже Опик от 19 октября он говорил, что «окончательно» приедет туда в конце месяца.

И вскоре он действительно оказался на пути в Нормандию, но остановился в Алансоне, чтобы провести несколько дней у Пуле-Маласси. По правде говоря, публикация «Цветов зла» и судебный процесс над сборником сильно сблизили обоих. Долги тоже. Да и скверная привычка обмениваться дружескими векселями.

ДВЕ ЖЕНЩИНЫ

Онфлёр.

Наконец-то он там, он вернулся к своей матери, после долгих лет блужданий и потерь вернулся в лоно семьи, он рядом с той женщиной, которая дала ему жизнь, и хотя ее зачастую заслоняли, один за другим, два мужа, тем не менее она была сильной личностью. Одна она была способна предложить ему подобие домашнего очага, где он мог чувствовать себя защищенным от множества невзгод.

Теперь не было ни малейшего риска, что кто-то третий встанет между ними. Однако Ансель и Эмон были настороже и не позволяли госпоже Опик поступать как вздумается со своими сбережениями и рентой. Впрочем, она вовсе не так богата, генерал никогда не стремился составить себе состояние. Того, что она унаследовала после него, и маленькой пенсии, которую выплачивало ей государство после смерти Жозефа Франсуа Бодлера, ей хватало, чтобы обеспечить свою старость. Но не более того. Во всяком случае, на постоянную помощь сыну рассчитывать не приходилось.

В первые дни своего пребывания в Онфлёре в январе 1859 года Бодлер был доволен. В «домике-игрушке», как сам он называл особнячок госпожи Опик, Бодлер занимал две комнаты: спальню и кабинет, где у него были все возможности спокойно работать.

На самом деле много времени он проводит за письмами своим друзьям в Париже. Естественно, один из первых, к кому он обращается, это Асселино, который четыре месяца назад опубликовал у Пуле-Маласси и Де Бруаза «Двойную жизнь». Этот том, объединивший одиннадцать новелл в фантастическом духе, стал поводом для восторженной статьи Бодлера в «Артисте» от 9 января. «Огромный талант господина Асселино, — писал он, — состоит в способности прекрасно понять и полностью узаконить абсурд и невероятность. Он схватывает и отражает, порой с неукоснительной точностью, странные умозаключения сна. В такого рода пассажах его бесхитростная манера резкого и четкого повествования достигает высокого поэтического эффекта».