Бобби Фишер идет на войну - [35]

С предложением принять у себя матч выступили Афины, Белград и Буэнос-Айрес. Петросян хотел играть в Греции, Фишер — в Аргентине, сразу по двум причинам: там предложили больше денег и там отличные бифштексы. Бросили жребий — победил Буэнос-Айрес.

Ажиотаж, связанный с Фишером, ещё не охватил всей планеты, но в Аргентине уже был очевиден. Буэнос-Айрес являлся шахматным городом, в нем было более 60 клубов. Организаторы предложили победителю 7500 долларов, а проигравшему — 4500. Матч проходил в театре «Сен-Мартин», центре столичной культурной жизни. Он располагался на подобии Бродвея — Авениде Корриентес. Шахматы превращались в «развлечение».

Билеты поступали в продажу в девять утра, но к этому времени уже несколько тысяч людей стояли в очереди (партии начинались в пять вечера). Зал был рассчитан на 1500 человек — впечатляющее количество для спорта, который не считался зрелищным.

Повсюду Фишера окружали толпы восторженных поклонников, от девочек – тинейджеров до пожилых пенсионеров. У аргентинцев были иные представления о личном пространстве, нежели у склонного к уединению американца: они стремились пожать ему руку, ухватить за рукав или похлопать по спине. Фишер в ужасе отворачивался. Для него стало привычным проскальзывать через задние двери, прятаться и пытаться перегнать поклонников своими широкими шагами. Буэнос-Айрес предвещал грядущий ажиотаж Рейкьявика; местная и международная пресса начинала выискивать информацию, не касающуюся шахмат, например о любимых закусках Фишера (сэндвич с жареными почками).

Церемония открытия состоялась 29 сентября. Фишер, как всегда, опоздал. Его соперника спросили: «Не считаете ли вы, что опоздание Фишера — это борьба нервов?» Петросян так не считал: «Нет, это вопрос воспитания».

В одном письме Фишер написал — неясно, было ли оно отправлено, — что действительно нервничал перед началом матча, но успокоился, увидев, каким испуганным выглядит армянин. По словам Фишера, у Петросяна был повод бояться: «Для него это был момент истины. Когда Петросян был чемпионом мира, для русских он был инструментом для очернения моего имени, клеветы на мой характер и умение играть, принижения моих результатов, вообще высмеивания и вранья в мой адрес». Однако подобное обвинение было несправедливым. Петросян являлся редактором московского шахматного еженедельника «64», где действительно критиковали Фишера, но он всегда уважал талант американца.

По-видимому, даже присутствие Петросяна было для американца невыносимо. Оба игрока остановились в одном и том же отеле-небоскрёбе, Фишер на тринадцатом этаже, Петросян — на десятом. Однако вскоре Фишер переехал, объяснив главному арбитру, немецкому гроссмейстеру Лотару Шмиду, что, когда он встречает Петросяна в лифте, лицо бывшего чемпиона столь печально, что на него невозможно смотреть.

Фишер составил список условий, связанных с освещением, столом, стульями и часами, ни одно из которых не обеспокоило устроителей матча. Он потребовал, чтобы первые три ряда в зрительном зале были пусты. Рона Петросян, маленькая, полная женщина, на каждую партию готовившая мужу термос с кофе, получила место в четвёртом ряду.

Хотя организаторы сделали всё для удовлетворения запросов Фишера, они не могли предусмотреть случай с газом, выпущенным из баллончика в задней части зала (запах не достиг сцены), и поломку тщательно настроенного осветительного оборудования. Фишер постоянно жаловался арбитру на то, что, сделав свой ход, Петросян уходит прочь.

Относительное спокойствие было связано с присутствием полковника Эдмондсона и руководителя команды Петросяна Виктора Батуринского. Кроме того, оба игрока доверяли главному арбитру. Лотар Шмид, вызванный с берлинского турнира, был единственным арбитром, приемлемым для обеих сторон. Он один из немногих иностранцев, заслуживших улыбку Батуринского, у которого был образ типичного несгибаемого сталиниста. Шмид знал, что в обычае русских целоваться при встрече, поэтому, впервые встретив Батуринского, крепко его обнял; бывший советский полковник был поражён и расплылся в улыбке.

Первая партия началась 30 сентября. В критический момент, когда Фишер неожиданно понял, что ему пора защищаться, в зале погас свет (остались гореть лишь лампочки боковых проходов). Часы были остановлены, Петросян покинул сцену, однако Фишер продолжал сидеть, уставясь на доску. Петросян пожаловался, что Фишер не имеет права обдумывать свой ход, пока часы не идут. Как ни странно, Фишер позволил Шмиду пустить его часы и продолжал размышлять в полутьме...

Фишер выиграл первую партию, и это была его двадцатая победа подряд над гроссмейстерами! Но все ожидания, что Петросяна можно побить так же, как и Тайманова с Ларсеном, рассеялись во второй партии. Фишер, страдая простудой, играл плохо. Когда он сдался, аудитория начала громко выкрикивать имя Петросяна. Действительно ли Фишер столкнулся с сильнейшим?

Итак, по одной победе у каждого; следующие три партии закончились вничью. Поклонники Фишера очень переживали. Для американца, стремившегося выиграть каждую партию, ничья казалась почти поражением. Для Петросяна, целью которого было не проиграть, тот же результат являлся почти победой. Чтобы восстановить психологическое преимущество, Фишеру нужна была вторая победа.