Блуждающая реальность - [34]

Думаю, о родстве между писателем-фантастом и ученым сказано достаточно. Нетерпение, изобретательность, открытие, что все вокруг тебя (и в реальном мире, и в фантастике других авторов) рассказывает еще нерассказанные истории, которые без твоего голоса останутся неуслышанными, – все это важные стороны характера фантаста, благодаря которым название «научная фантастика» по-прежнему нам подходит, даже когда мы пишем о чисто религиозном обществе и располагаем его не в будущем, а на параллельной Земле. Дело не в том, что это истории о науке, а в том, что мотивы фантаста параллельны мотивам ученых-исследователей. Но он еще и недоволен. В нем кипит недовольство; он хочет улучшить или изменить то, что видит – не выходя на улицу, не занимаясь политической агитацией, а пристально вглядываясь в иные возможности и альтернативы, возникающие у него в голове. Не говорит: «Мы должны принять закон о загрязнении воздуха», не вступает в общество борцов за экологию; желания у него те же – видя порчу и распад нашего общества, он возмущен не меньше любого другого, – однако подход к проблеме решительно иной.

На основе известных ему или возможных данных он создает картину, в которой проблема решена, или картину, в которой она доведена до крайности. Его рассказ или роман об этом несет чувство протеста, но не политического; он восстает против конкретной реальности, но необычным образом. Он хочет петь, а не выкрикивать лозунги и нести плакаты. И он споет нам о преисподних куда более страшных, чем те, с которыми мы сталкиваемся в реальности, или о лучших мирах, или о мирах, где таких явлений просто не существует, – о мирах, живущих по иным законам. Я бы сказал, он активист-интроверт, а не экстраверт. Увидев, что наши шоссе превратились в смертельные ловушки, он не думает обращаться в городской совет с требованием принять закон о снижении скорости и т. п. ему, как интроверту, чужда идея открытого, публичного политического действия. И если он пойдет маршировать с лозунгами, получится просто смешно. Он застенчив и погружен в себя. Его путь – не активизм, а писательство.

Таким образом, я бы сказал, что писатель-фантаст соединяет в себе черты ученого и политического активиста. Ученые улучшают мир, не выходя из лабораторий; активисты выходят на улицу с требованиями. А писатель-фантаст видит отблески идей, хороших, дурных и просто причудливых, и старается привлечь к ним наше внимание. Следовательно, он не только ученый и политик, но и литератор: все это вместе и еще более того. Его работу иногда называют бегством от реальности; но в отношении научной фантастики, по крайней мере, в наши дни, ничто не может быть дальше от истины. Он пишет о реальности – пишет с таким жаром и убежденностью, с какими другой выходил бы на демонстрацию протеста. Таков его путь, ибо он не принадлежит к одному из этих трех типов, а представляет собой их все, сплавленные воедино. Где-то по дороге подцепляет он идею, что слова реальны, что они обладают властью и позволяют добиться желаемого. Должно быть, эту мысль разделяют с ним все писатели; но вы сразу увидите, что как его мотивация, так и то, что он стремится запечатлеть на бумаге, решительно отличают его от писателей других жанров. Те хотят запечатлеть нечто прекрасное или, быть может, преходящее – «зафиксировать» один трущобный квартал в Бронксе в 1930 году и всю его внутреннюю жизнь и сохранить навеки для будущих поколений, – а писатель-фантаст фиксирует лишь видения, что рождаются у него в голове. Он свободен и рад писать о бесконечном множестве миров, не стремясь сохранить какой-то один – например, мир своего детства в маленьком городке, с колой за четвертак и так далее… нет, он хочет выложить на бумагу все множество возможностей, которые кажутся ему достаточно важными, чтобы их записать и ими поделиться.

Ключевое слово здесь «гибкость»: именно это завораживает фантаста и толкает создавать не одну вселенную, а множество. Главное, «что, если…». Отчасти ученый, отчасти политический активист, убежденный в силе письменного слова, нетерпеливый и неустанный, он создает для нас новые миры, отталкиваясь от известного набора фактов или даже от одного-единственного факта. Он хочет видеть возможности, а не актуальности. Но, как я и сказал, эти возможности – не эскапистские (хотя некоторые разновидности дешевой фантастики, особенно посвященной фантазиям о силе и власти, можно обвинить в эскапизме), поскольку их источник прочно укоренен в реальности. Фантаст грезит, приоткрыв один глаз, трезво оценивая все, что происходит вокруг. И думает: «Нет, не так все должно быть! Что, если, проснувшись однажды утром, мы обнаружим, что все люди сделались бесплодны, кроме…» – и дальше ученый в нем начинает оценивать возможное развитие событий и то, как это повлияет на человечество. Как видите, это сильно отличается от историй о хоббитах и волшебных странах в шкафу. Фантаст, как сказал однажды Сантаяна, «грезит под властью предмета» – так Сантаяна определял наше привычное бодрствование; «грезит под властью предмета», да, но как бы ни был могуществен этот реальный «предмет», писатель-фантаст обладает (это более всего восхищает меня в научной фантастике!) способностью ослаблять его хватку; мы по-прежнему в лапах у «предмета», но уже не в абсолютной его власти. Писатель-фантаст способен растворять и истончать ту привычную незыблемую абсолютность, какую имеют для нас «предметы» (окружающая обстановка, повседневная жизнь); он освобождает нас, создавая некое третье пространство, не конкретное и не абстрактное, а уникальное, связанное сразу и с тем, и с другим. Итак, мы освобождаемся – однако сохраняем связи, не дающие забыть, что живем мы в конкретном обществе в конкретное время; ни один порядочный фантаст не хочет, чтобы мы об этом забывали, чтобы уплывали в мир фантазий и переставали замечать реальные проблемы вокруг себя. Он просто говорит: «Знаете, мне тут пришло в голову: допустим, произойдет то-то и то-то, и