Блондинка - [7]

Делла в присущей ей шутливо-сердитой манере часто ворчала, что Глэдис «посеяла» свои водительские права, что означало… Но что это означало? Просто потеряла, как теряют люди разные другие вещи? Куда-то сунула и не может найти? Или же какой-то полицейский отобрал эти права, чтобы наказать Глэдис, когда Нормы Джин не было рядом?

Одно Норма Джин знала точно: она никогда не осмелится спросить об этом Глэдис.

Они свернули с Сансет-бульвар на боковую улицу, затем еще раз свернули и наконец оказались на Ла-Меса, узкой, унылой улице, застроенной маленькими офисами, закусочными, кафе-забегаловками и жилыми многоквартирными домами. Глэдис сказала, что это «ее новый район, что она лишь недавно его обнаружила и он ей сразу понравился». Кроме того, от дома до Студии «всего шесть минут езды». К тому же имеются и некие «личные причины» жить именно здесь, но все это слишком сложно и не хочется объяснять. Но Норма Джин поняла — это и есть часть «сюрприза». Глэдис припарковала машину перед дешевеньким оштукатуренным домом в испанском стиле, с прогнившим зеленым навесом у входа и искривленными пожарными лестницами. «ГАСИЕНДА, КОМНАТЫ С УДОБСТВАМИ, СДАЮТСЯ НА НЕДЕЛЮ И МЕСЯЦ. СПРОСИТЬ ВНУТРИ». На доме был номер: 387. Норма Джин смотрела, стараясь запомнить все, что видит; она превратилась в камеру, делающую снимки; может, однажды она потеряется, и придется добираться самой до этого дома, которого она прежде никогда не видела. Но когда ты с Глэдис, не очень-то поглазеешь. С Глэдис время летело, все было срочно, спешно, заряжено, словно под током, и таинственно, отчего сердце начинало биться быстро-быстро, пульс учащался, будто ты приняла таблетку. Как от амфитамина, вот на что это было похоже. Словно всю мою жизнь я должна была искать этот дом. Пробираться по ночам, точно лунатик, из моей жизни обратно, на улицу Ла-Меса, к гасиенде и к тому дому на Хайленд-авеню, где я снова становилась ребенком, снова была в полной ее власти, под ее чарами, и кошмара еще не случалось.

Глэдис заметила выражение на лице Нормы Джин — сама девочка его не видела — и рассмеялась.

— С днем рождения, детка! В жизни раз бывает шесть лет. До семи можешь и не дожить, глупышка. Пошли!

Ладошки у Нормы Джин так вспотели, что мать отказалась брать ее за руку и вместо этого, слегка подталкивая в спину кулачком в сетчатой перчатке, направила вверх, по ступенькам, к входу. И вот они оказались внутри, в страшно жаркой, как печь, прихожей; наверх вела выщербленная, покрытая линолеумом лестница. «Нас там кое-кто ждет, и боюсь, он уже теряет терпение. Пошли. Быстрее». И они пошли. Побежали. Галопом помчались вверх по лестнице. Глэдис в сверкающих туфлях на высоченных каблуках вдруг запаниковала — или притворилась, что запаниковала? Может, разыгрывала очередную сцену? Наверху обе, и мать и дочь, задыхались. И вот наконец Глэдис отперла дверь в свою «резиденцию», которая, как оказалось, мало чем отличалась от всех ее прежних резиденций. Правда, Норма Джин помнила их смутно. Три тесные комнатки с грязными обоями и потолком в разводах; узкие окна, линолеум, неровно прибитый к дощатому полу, пара пестрых мексиканских ковров, вонючий и вечно подтекающий холодильник, плита с двумя горелками, тарелки, сваленные в раковину. И блестящие черные, похожие на арбузные семечки тараканы, что с шорохом начали разбегаться в разные стороны при их появлении. Стены в кухне украшали афиши фильмов, в создании которых довелось принимать участие Глэдис, чем она страшно гордилась, — «Кики» с Мэри Пикфорд, «На западном фронте без перемен» с Лью Айрсом, «Огни большого города» с Чарли Чаплином, в чьи печальные глаза Норма Джин была готова смотреть до бесконечности, уверенная, что Чарли видит ее. Правда, не совсем понятно было, какое отношение к этим знаменитым фильмам имеет Глэдис, но Норма Джин была совершенно заворожена лицами актеров. Вот это и есть дом! Уж это место я точно запомню! Знакомым показался также и жаркий душный воздух квартиры, ибо Глэдис, уходя, никогда не оставляла окна открытыми, даже на самую маленькую щелочку. И пахло здесь тоже очень знакомо: прокисшей едой, молотым кофе, окурками, паленой шерстью, духами. И еще чем-то загадочным кислым химическим, и Глэдис никак не удавалось избавиться от этого въедливого запаха, сколько она ни старалась, сколько ни мыла, ни терла, ни скребла руки специальным медицинским мылом — чуть ли не до крови. Они становились красными и похожими на сырое мясо, а запах все равно не проходил. Однако эти запахи нравились Норме Джин, ибо они означали: Я дома. Там, где живет мама.

Но сама квартира действительно была новой! Более тесной, еще более неубранной и захламленной, чем прежние. Или просто Норма Джин стала старше и научилась замечать такие вещи? Только оказалась внутри и вся так и замираешь в ожидании и нетерпении — ужасный момент, сравнимый разве что с первым содроганием земной коры, за которым следует повторный толчок, более мощный, неумолимый и узнаваемый. И ты, затаив дыхание, ждешь. Сколько же здесь вскрытых, но не распакованных коробок со штампом: СОБСТВЕННОСТЬ СТУДИИ. Горы одежды на кухонном столе, одежда на проволочных плечиках, развешанных на леске, протянутой под потолком. И на первый взгляд казалось, что в кухне полно народу, что вся она заполнена женщинами в «костюмах» — Норма Джин знала, что «костюмы» — это совсем не то, что «одежда», хотя так толком и не могла бы объяснить, в чем состоит разница. Некоторые из этих костюмов очень эффектные и нарядные — прозрачные платьица с коротенькими юбочками и на тоненьких бретельках. Имелись тут и более строгие наряды с длинными, как хвосты, рукавами. На леске также были аккуратно развешаны для просушки выстиранные трусики, лифчики и чулки. Глэдис увидела, как Норма Джин, разинув рот, глазеет на все эти болтающиеся над головой тряпки, заметила растерянное выражение ее лица и рассмеялась: