«Ближние люди» первых Романовых - [95]

Артамон Матвеев стремился сделать всё, чтобы найти аргументы, препятствовавшие выполнению таких невыгодных для московской стороны обязательств, грозивших новыми восстаниями на Украине:

«…и учало, Великий Государь, доходить к великим теснотам; для того, что в тех договорах поставлено: ставить с стороны Вашего Царского Величества меж Днепра и Днестра, или куда воинский случай употребляти будет, дватцать пять тысящ конных и пеших; а будет Турский Султан, или Хан Крымский, наступит с войски своими из обоих Великих Государей на которое ниесть государство, и те обои Великие Государи должны всеми своими силами поступать против общаго неприятеля…»[297]

Остановить исполнение договора можно было, только найдя аргументы о его неисполнении другой стороной. Понимая это, Артамон Матвеев, еще находясь во главе Малороссийского приказа, а не всей посольской службы, применил прием, давно использовавшийся московскими дипломатами. Он стал искать подтверждения умаления царского титула, а для этого «посылал в Черкасские городы для листов королевских и сенаторских и книг укоризненных, ведая их неопасные нравы». Агенты Матвеева в итоге нашли книгу «Пашквиль, речением Славенским: подсмеяние или укоризна». Ухватившись за эту «соломинку», ее, образно говоря, превратили в «бревно», брошенное поперек дороги.

В «Пашквиле» нашли то, что искали, — подтверждение вероломства польской стороны: «В той книге положен совет лукавствия их: время доходит поступать с Москвою таким образом, и время ковать цепь и Троянскаго коня, а прочая явственнее в той книге». Распространенный образ из древней истории был понятен московским дипломатам: «троянского коня» они истолковали по-своему — как экспедиционный корпус, возглавить который, по условиям московских договоренностей, мог царь Алексей Михайлович. Ироничное отношение ни в каком случае, даже косвенно, не должно было распространяться на царя и его действия. Поэтому, уже получив в управление Посольский приказ, думный дворянин Артамон Матвеев начал далекоидущую дипломатическую интригу.

Сначала надо было добиться согласия польского короля на обсуждение новых статей, не сообщая об их содержании. Королевских представителей, готовых приехать в Москву для договора о вступлении в войну с турецким султаном и отсылке 25-тысячного корпуса московских войск, уже ждали. Но глава Посольского приказа 31 марта 1671 года отправил наспех в Варшаву посла Ивана Ивановича Чаадаева. С одной стороны, его миссия способствовала союзу, но с другой — главное, чего требовал Матвеев (конечно, с ведома царя): добиться отсрочки приезда послов в Москву и согласия на обсуждение дополнительных статей. Московскому послу велено было говорить «в ответе» на переговорах с сенаторами Речи Посполитой, «чтоб королевское величество велел дать своим великим и полномочным послам полную мочь на договаривание некаких новых статей, которыя явились противны договорам, к стороне вашего, великих государей, царскаго величества».

Познакомиться с новым главой Посольского приказа польские послы Ян Гнинский, Киприан Бжостовский и Александр Котович могли во время приема в Грановитой палате 8 декабря 1671 года. Несмотря на пышный характер встречи и произносившиеся на переговорах речи (в которых польские послы, в видах грядущей войны с Турцией, прославляли московского царя как победителя «диких наследников» Батыя и Тамерлана и говорили о нем как о «защитнике Европы»), позиция московской стороны была предопределена. На первый план вышли аргументы с публикацией «пашквильных книг» и «прописки» (ошибок и искажений) в царском титуле. В ход шли и исторические аргументы: из Посольской палаты королевского дворца в Варшаве требовали убрать «выображение» победы над войском царя Василия Шуйского в битве под Клушином в 1610 году и картину, изображавшую представление пленных братьев Шуйских королю Сигизмунду III на сейме 1611 года. Всё это было представлено как непреодолимое препятствие для целей «великого посольства», приехавшего в Москву присутствовать при царской присяге и крестном целовании о помощи в войне против турок и возвращении Киева. Победителей, как известно, не судят. Худо ли бедно, но предусмотрительность Артамона Матвеева сработала: «И естьли б, Великий Государь, не те прописные листы и книга укоризненная, нечего было б против записи и статей говорить с Послами».

Подводя итог этому московскому дипломатическому ристалищу, Матвеев писал: «…и прежние договоры, чтоб Киев отдать и войско ставить, то все отложено до того времени, как прежние договоры исправлены будут и в своей силе станут; и учинен с Польским государством покой»[298].

30 марта 1672 года состоялось уже четвертое по счету утверждение мирных постановлений между царем Алексеем Михайловичем и польской стороной. Как и говорил позже Артамон Матвеев, в самом начале договора была вписана статья о вновь объявившихся «трудностях» к исполнению отдельных статей, поэтому, «не вынимая их из договоров, присягою укрепленных», исполнение ряда обязательств московского царя было отложено до новой Комиссии в июне 1674 года. Польские послы подтвердили, что Киев до этой Комиссии должен по-прежнему пребывать «в руках его царского величества»