Блитвуд (ЛП) - [3]

И она мне так и не сказала, кем был тот мужчина в накидке.

— Никто, — повторяла она, когда я спрашивала. — Никто.

Когда я сообщила ей, что услышала звон в голове, в ту секунду как посмотрела на него, она выглядела напуганной, но затем сжала мою руку и сказала:

— Это всё потому, что ты родилась в полночь в канун Нового года. Ты колокольный ребёнок. Звон будет предупреждать о том, что ты в опасности.

Я посчитала, что она бредила от настойки опия — ведь в моём свидетельстве о рождении было указано время 12:15. Но однажды, месяц спустя, я доставляла шляпу клиенту и снова услышала звон. Я поспешила домой и обнаружила маму на кресле-лежанке, сбоку от неё лежали пустой пузырёк настойки опия и длинное чёрное крыло от одной из её шляпок, её тело было таким же холодным и безжизненным, как зимний ветер, врывавшийся внутрь дома через открытое окно.

Когда я сказала клиентам мамы, что она умерла от чахотки, они закрыли свои двери для меня и нашли кого-то ещё, чтобы покупать шляпы. Если бы я рассказала правду — что умерла она от передозировки опиума — они бы сделали то же самое, даже, несмотря на то, что употребление опия заразным не было.

Хотя, может быть, и было.

В течение нескольких недель после её смерти я иногда брала в руки пустой зелёный пузырёк, который обнаружила лежавшим рядом с ней, и вертела его в руках, всматриваясь в отверстие, как в зелёный омут в солнечный день. «Какое забвение мама искала в этом? Может быть, я найду освобождение от звонов, которые слышу?»

Я достаточно хорошо знала куда сходить и что сказать аптекарю — я делала это достаточно часто для мамы — но пока я так и не сходила. Вместо этого я убрала пузырёк вместе с чёрным пером, которое как оказалось не подходило ни к одной шляпе, которую она украшала, и нашла работу на фабрике «Трайангл Вейст».

В свой первый день я была настолько неуклюжа в обращении с ножницами, даже удивительно, что я не отрезала себе пальцы. Возможно, я бы не пережила тот день, если бы Тилли Куперманн не взяла меня под своё крыло и не показала бы мне как обрезать вылезавшие нитки без надрезов на материи. Позже, после перевода на другую должность, я была поставлена на работу на швейной машине, и она научила меня делать ровные швы. Она прикрывала меня, когда у меня были приступы — хотя если бы я внимательно обдумала все те моменты, происходило это, когда я слышала звоны — и никогда не спрашивала меня, что их вызывало. Случались они гораздо реже, когда я была с ней.

Как только маленькая Этта устроилась на своём новом рабочем месте, Тилли подняла взгляд и, увидев меня, показала мне язык и скосила глаза. Подавив смех, я склонила голову и взяла рукав из стоявшей у моих ног корзины, положила на машину и разгладила его, сосредоточившись на шитье прямых швов. Когда этот рукав был готов, я кинула его в желоб, который двигался по инерции в середине стола, и взяла ещё один рукав. А затем и ещё один, и ещё. Каждый день я шила один и тот же шов на сотнях рукавов, словно была девушкой, родом из одной маминой истории, осуждённой ревнивой богиней на непрерывное выполнение одного и того же глупого задания — отделять ячмень от проса или снимать овечью шерсть с кровожадной овцы, чтобы разрушить проклятие и вернуть себе прекрасного принца. Но в конце каждого дня всё, что я получала от своих мук, так это покрытые мозолями кончики пальцев и постоянную боль в спине.

Кроме того, как принц найдёт меня здесь? Даже если у меня получится заставить себя ослушаться маминых правил, запрещающих вести беседу с парнями, единственными мужчинами здесь были надменные закройщики на восьмом этаже, сутулые портные и мальчики на побегушках, которые доставляли корзины с незаконченными рукавами — мальчики «кожа да кости», только что сошедшие с корабля из Италии или Польши, и которые едва говорили по-английски. Я крайне редко проводила время, подняв вверх взор, когда они выгружали мою корзину. Тем не менее, сегодня один из парней привлёк моё внимание, опрокинув корзину.

— Неуклюжий мальчишка! — воскликнула я, склонившись, чтобы собрать выпавшие рукава. — Если эти рукава перепачкаются, мистер Бернстайн вычтет это из моей зарплаты.

Когда я попыталась их схватить, он поймал меня за руку. По всему моему телу прошлась вибрация, электрический разряд, который ярко вспыхнул и зажёг искру, подобно тянущимся над трамваями проводам, и в моей голове раздался звон — не низкий басовый звук, который я слышала, когда нечто плохое должно было произойти, а мелодичное высокое сопрано.

— Ты должна уйти, — прошипел он мне на ухо, его тёплое дыхание, которое пахло яблоками, бархатом растеклось по моему телу.

Я подняла взгляд на его тёмные, испещрённые золотом глаза, кожу цвета свежего персика и чёрные локоны волос, ниспадавшие на высокий, скульптурный лоб. Всё моё тело содрогнулось, словно колокол, по которому ударили. Моя рука, которая казалась маленькой в его ладони, задрожала. На мгновение шум фабрики — жужжание швейных машин; поторапливающие крики прораба; шум улицы, лившийся через открытые окна — всё это отступило. Представилось, словно мы в одиночестве стояли на зелёной поляне, усеянной дикими цветами, и единственным звуком был ветер, шелестевший в окружающем поляну лесу…