Блёф - [23]

— Варсонофий! Так не говорят в минуты, когда Российская империя может быть восстановлена.

— Может — быть или может быть?

— Может быть! Без чёрточки!

— Ладно. В чём дело?

— Марсиане прилетели!..

— Марсиане?

— Да, марсиане. Вот, на, прочитай!

Кошкодавов просмотрел газеты.

— Что из этого? Изумительное событие и только.

— Только! Назад они летят? Летят! С собой кого-нибудь пригласят? Пригласят! Земля у них есть? Есть!

— У них не земля, — поджав губы, поправил Кошкодавов, — у них «марс»!

— Как так?

— Осёл! «Земля» — это на Земле. А на Марсе земли нет!

— А на чём же они там ходят, как не на земле?

— Нет, уж извини, на «марсе» каком-нибудь.

— Гм. — Пузявич задумался.

— То-то и есть! — резонно сказал Кошкодавов и поглядел на свои ладони, вопреки законам природы украшенные волосами, чем, надо сказать, Кошкодавов гордился.

— Так это стало быть… почва!

— Ну, почва — это другой разговор, — милостиво согласился Кошкодавов, — ну, суди сам, — какая у них там «земля»!

— Так, вот, согласен! Надо там, на Марсе, попросить кусочек этой самой почвы и, того… учредить Российскую империю…

— А как с перевозкой? Да и согласятся ли? В экую даль лететь!

— Это от хорошей жизни не полетишь. А наш брат эмигрант, ясно, хоть месяцу на рога готов… Потом же, место у них там хорошее, живи хоть до ста годов.

— Чем же хорошее? Воды, говорят, много!

— Дурак! Вот и прекрасно! Купайся — не хочу! Опять же рыбалка! Сиди себе и забрасывай удочку…

— А на неё — голавль!..

— Ну-у, голавль! Оборвёт ещё! Леща хорошо ловить. Берёт тихо-тихо. А ты его — раз!

— Не люблю леща. У нас, в Самарской губернии, — сазан, о! Одно удовольствие!.. Только на заре клевать обожает!

— Для такой рыбы и встать не лень! А ты как, водить любишь или сразу?

— Смотря, какой червяк… Вот на навозного червя долго канителиться не приходится.

— Лучше на выползка…

15. Люди тонут. Ничего смешного

— Годар!!! Ты слышишь меня!!!

— Слышу!!

— Не выпускай колеса!!! Я сейчас раскупорю ящик с сухарями!!!

— Обвяжи меня плащом! Я продрог!

— Сейчас!!!

Перекрикивая вой шторма, Пулю и Годар ведут подобные разговоры на баркасе, который сделался игрушкой, как принято говорить, взбесившегося океана.

— Куда хоть нас несёт?! Компас вертится, как этуаль из Фоли-Бержер!

— К чорту на рога! И даже не обмотанные ватой!

— Что тебе больше нравится: каторга или эта пляска!!!

— Водка, которую мы выдули!!! Нет ли ещё?!

— Я искал… Это был единственный бидон.

— Я бы дал десять франков, если бы они у меня были, за то, чтоб узнать, в каком пункте океана мы потонем!

— Ручаюсь, что тебе не понравится солёная вода!

— Сейчас что: день или ночь?!

— Дьявол его знает!!! Всё перемешалось!

— По-моему — сегодня вторник!

— Если ты переберёшь все дни недели, наверняка угадаешь!!! Я готов ручаться, что пока ещё сентябрь.

— Пожалуй, между пятнадцатым и двадцать пятым числом!!!

— Что-нибудь вроде!!!

— А ведь эта посудина крепкая штука!

— Что ж мы будем делать, когда стихнет?! У нас ни капли газолину!

— Отвинчивай понемногу мотор и выбрасывай части за борт!!! Всё-таки лишняя тяжесть!!!

— Нет уж, спасибо! Так болтает, что можно голову проломить!!!

— Что это за грохот впереди?!

— Просто шторм сильнее!!!

— Нет, Пулю, это какая-то земля!!!

— Вот и хорошо! Остановка значит!

— Чорта остановка! На дно камушком!!!

— Годар!!!

— Пулю!!!

— Мы налетели на камни!!!

— Прыгай за борт!!!

— Я давно в воде!!!

— Сюда! Сюда, Пулю!..

— Года-ар!..

— Плыви сюда-а-а!..

— Держи-и!..

— Года-а-а-р!..

— Я-а-а!.. Сюда-а-а!!!

16. Ковбоев — бревно и невежа

Под вечер восемнадцатого сентября в кабинет Ковбоева проник толстый низенький человечек.

Иван Филиппович только что закончил текущий отчёт о марсианах и, полагая, что, как водится, вошёл посыльный, чтоб передать материал секретарю, не глядя протянул рукопись.

Обнаружив через несколько мгновений, что рукопись продолжает пребывать в его руке, Ковбоев поднял глаза, похожие на два недозрелых апельсина, и вытаращил их при виде неизвестного, склонившегося в почтительном поклоне.

— Пузявич! — сказал вошедший.

— Что-о?! — по-английски по привычке вопросил Ковбоев.

— Пузявич. Это моя фамилия. Я русский поляк.

— А-а-а! Так вы русский, — машинально на родном языке протянул Ковбоев.

— Как?! Вы разве тоже русский?! — изумлённо всплеснул руками Пузявич.

— Да. Имею эту глупость, — нахмурился, досадуя на себя, Ковбоев и продолжал: — Вам что, работы? Вы — эмигрант?

— Да, я эмигрант… Собственно…

— К сожалению-с, ничем…

— Нет, мне не надо работы…

— Вы от благотворительного комитета? От Лиги православия? От Совета русской армии? Откуда вы, чорт возьми!?

Пузявич напыжился.

— Я — эмиссар её величества, императрицы всероссийской.

— Не припомню, кто сейчас у нас императрица!.. Всероссийская, вы говорите?

— Да, всероссийская, — нетвёрдо вымолвил Пузявич.

Ковбоев переставил с места на место пресс-папье и потрогал карандаши.

— Ну, как у вас, там… в Петербурге, скажем?..

Пузявич остолбенел.

— В Петербурге?! Да ведь там — красные.

— Ах, виноват, — Ковбоев посмотрел в окно. — Хорошо, поди, сейчас в Ливадии, — мечтательно уронил он.

— В Ливадии же большевики!!! Что вы!!

— Ну?.. — разговор становился трудным. — Всероссийская, вы говорите?