Бледно-серая шкура виновного - [14]

Телефонист присел на корточки, покачал головой и сказал:

— Просто жуть, что человек над собой сотворил. Вы только посмотрите! Тут внизу на моторе еще остались волосы и такая вот каша.

Я принял пятно на плотной жирной грязи просто за масляное. Пусс поспешно засеменила в сторону шагов на пятнадцать, остановилась, согнулась, и ее вырвало. Потом она выпрямилась, отвернулась и села спиной к нам на козлы для распиливания дров.

— Фредди рассказывает, что этот Бэннон сделал… Фредди — один из уполномоченных шерифа Банни Баргуна… Фредди как раз и нашел его в воскресенье утром. Должно быть, этот Бэннон вздернул груз как можно выше, потом прицепил кусок проволоки к храповику вон с той стороны барабана, лег на спину прямо под эту штуковину и дернул за проволоку. Она так и была у него на руке намотана. Говорят, его в жуткую кашу размазало. — Он поднялся, отряхнул руки. — Ну, одно можно сказать: быстро и наверняка. По-моему, бедному парню было не на что жить.

— Разорился?

— Может, я чего не так понял. Знаете, люди болтают, и у каждого все выходит по-разному. Я слыхал, он уехал, чтобы побыстрей раздобыть денег, спасти свой бизнес. Поэтому, когда сюда явились в пятницу со всеми судебными бумагами о лишении имущества, о банкротстве и прочее, тут была только его хозяйка с самым маленьким. Она просила обождать, пока Бэннон вернется, да они заранее позаботились обо всех надлежащих законных шагах, так что выбора попросту не было. Обождали часок, дали ей собрать вещи, помогли погрузиться в машину. Говорят, она плакала, но держалась. Плакала вообще без единого звука. Захватила из школы двух других парнишек, оставила Бэннону у шерифа чемодан и записку и просто уехала. Видно, у нее были накоплены на дорогу какие-то деньги, потому что, рассказывают, вчера, после доставки тела Бэннона в похоронное бюро Инглдайна, шериф Баргун, желая узнать, как с ней можно связаться, чтобы сообщить ей про мужа, распечатал записку, а там только сказано, мол, она поживет пока у какой-то подружки, и указано одно имя, а фамилию знал, наверно, один только Бэннон, никто больше не знает. Он снова отряхнул руки и пошел к своему фургону.

— Он казался сообразительным и симпатичным парнем, — сказал я, медленно двигаясь следом. — Вроде бы не из тех, кто легко ломается. Хотя никогда не угадаешь. То выпивка, то наркотики, то женщины…

Он пристально посмотрел на меня из фургона:

— Не тот случай. Этого парня загнали. Встал у них на дороге, его и загнали. Только вы этого от меня не слыхали, мистер.

— Не слыхал, дружище.

Он поехал назад к ухабистой дороге, я пошел к сидевшей на козлах Пусс. Она подняла на меня глаза, слегка нахмурилась и сказала:

— У меня сердце кровью обливается, когда я гляжу, как ты тут шатаешься в шоке, Макги. Для тебя это по-настоящему сильный удар. Твой любимый старый друг отправился в просторную гавань на небесах. Тяжким путем. А ты явился забрать свой трюмный насос! Господи помилуй, Тревис!

Я присел на корточки, взглянул на нее снизу вверх.

— Кто ничего не выигрывает, тому терять нечего, детка, — сказал я.

— Кто ты такой? — спросила она.

Я поднялся, взял ее за плечи, поднял с козел, обнял. Может быть, улыбался. Не знаю. Казалось, мои слова звучат откуда-то со стороны, словно я стоял в нескольких футах позади самого себя. Нес какую-то чепуху насчет необходимости разнюхивать подобные вещи, насчет умения как можно быстрее вызывать людей на откровенность, раскалывать, потому что иначе упустишь одну крошечную деталь, которую обязательно надо знать, чтобы из-за своей беспечности не присоединиться к длинной-длинной череде мертвецов.

— Да, — слышал я собственный голос, — Таш покончил с собой, но не с помощью этого чертова дизеля. Он убил себя, сам того не зная, каким-то оброненным словом, каким-то поступком. Может быть, плохо слушал или поздно понял. Я очень внимательно слушал. Я понял. А когда приписал этот счет и подвел итог, хочу высмотреть симпатичную серую шкуру, детка. Блекло-серую, маслянистую, адски виновную, из которой выглядывают и шныряют по сторонам чьи-то глазки в поисках выхода. Но все двери, черт побери, будут наглухо заколочены.

Я закончил и понял, что она смотрит вниз, в сторону, увидел мокрые щеки, услышал короткие, похожие на икоту, рыдания, бесконечно звучащие слова:

— Прошу тебя, прошу тебя…

Я отпустил ее, повернулся на каблуках и ушел. Прошагал чуть-чуть вверх по дороге, прислонился к стволу австралийской сосны, несколько раз полностью выдохнул из легких воздух. На меня налетела сойка. Где-то поблизости в болоте сидели три птенца. По дороге медленно поднималась Пусс, подошла, с быстрой виноватой улыбкой ткнулась мне в грудь лицом и прошептала:

— Прости.

— За что?

— Не знаю, — вздохнула она. — Я спрашивала, кто ты такой. Пожалуй, я это вроде как выяснила.

— Что бы это ни было, я не стану показывать, Пусс. Еще десять минут, и я опять надолго стану очаровательным Тревом. Она немного отодвинулась, взглянула на меня:

— Просто улыбнись глазами, милый, как очаровательный старый Макги, чтобы исчез… тот, другой, взгляд.

— Неужели такой нехороший?

— Можно залить в бутылку и травить ядовитых змей.