Блаженные времена, хрупкий мир - [30]

Что же у тебя там, в сумке?

У меня в сумке, сказал он. Ах, да. Одни книги. Немного белья на смену. И книги.

Юдифь и Лукас привели Лео обратно в отель, Лео шел теперь гораздо быстрее, чем до того, он, словно улитка, оставлял за собой влажный след; они велели ему принять душ — как от тебя воняет, сказала Юдифь — и ждать их в номере. А они пока купят ему какую-нибудь одежду.

Это будет, наверное, Бог знает сколько стоить, сказал Лео, а костюм ведь высохнет.

О своем костюме можешь забыть, сказал Лукас.

Когда Лео наконец стоял перед зеркалом, одетый во все новое, ему показалось, что он превратился в невидимку, а вместо него в зеркале показался клоун, чтобы, сделав грустное лицо, посмеяться над ним.

Юдифь и Лукас купили ему синие джинсы, теннисные туфли и пеструю рубашку с большим воротником. И поскольку покупка пиджака окончательно подорвала бы бюджет Лео, Лукас, чемодан которого был набит одеждой, отдал ему модную куртку из зеленого бархата. Бери, сказал Лукас, она мне все равно уже тесновата.

Юдифь сказала, что куртка ему очень идет.

Я не могу это носить, сказал Лео, меня никто всерьез принимать не будет.

Он оглядывал себя в зеркале со всех сторон, словно надеялся, что сзади или сбоку вид будет более подходящий, но отражение оставалось чужим, а если вспомнить, что это, судя по всему, было его отражение, оно казалось вообще смехотворным.

С другой стороны, эта схожесть с манекеном — это, кстати, было первое, что пришло ему в голову: манекен, что-то вроде куклы, — во всех его движениях появилось нечто поразительно раскованное, гармонично округлое, не сразу, конечно, это появилось только тогда, когда он, почувствовав в себе новое качество, поддался окрыленности своих движений, в них было что-то такое, чего он сам не мог как следует осознать. Все стало по-другому. И сам он стал другим. И в то же время он оставался тем, кем был: молодым человеком. На нем была пестрая рубашка, и он выглядел — как молодой человек. Почему бы и нет? Он нравился Юдифи. Она сама это сказала. И повторила еще раз. Он совершенно притих. Ни о чем не думал. Просто притих и ни о чем не думал. Словно, сменив тело, он и голову сменил. И мыслям в ней еще предстояло образоваться. Форма и творение. Ну и дурацкий же смех у этого Лукаса. Он с разных сторон оправлял на Лео куртку и нес какую-то льстивую чепуху, наподобие продавца в магазине готового платья. Что значит: мне будет удобно? Если бы рубашка была попроще, не такой кричаще пестрой расцветки, он не был бы так шокирован и не понадобилось бы его уговаривать, да и обошлось бы это, наверное, дешевле. Но если посмотреть с другой стороны, все это внешнее. А разве внешняя сторона не была ему всегда чужда? Расцветка рубашки, покрой и ткань куртки, — все это внешнее. Отчего же сейчас он был так удивлен, что она, эта внешняя сторона, оказалась чужда ему? У него появилась одежда. Вот и все. Нет причин для глубоких раздумий. Так всегда и было: он во что-то одевался. Ничего не изменилось.

Разве что походка. По дороге в ресторан, когда они шли на ужин. Может быть, все дело было в теннисных туфлях, благодаря им ощущение от ходьбы стало совсем иным, и его прежняя стариковская походка была теперь просто невозможна. Он шел теперь каким-то упругим шагом. Шел гораздо быстрее, чем раньше, на этот раз он все время забегал вперед, то и дело оглядываясь на Юдифь и Лукаса, где же они в конце концов.

Возможно, дело было не только в теннисных туфлях, но и в новых джинсах. Непривычно жесткая, плотнее прилегающая ткань, в них Лео сильнее ощущал свою телесность, чувственность. Молодой человек. А это означало, что он не только вновь открыл в самом себе молодость, установил простой факт, что на самом деле он существенно моложе, чем сам себя считал и чем подавал себя другим, но и то, что он — мужчина. Внезапно Лео замедлил шаг, остановился. Модный салон. Он увидел свое отражение в стекле витрины и одновременно — манекены в витрине, он видел себя самого, видел эти манекены, себя среди манекенов. На манекены в качестве образца для подражания было надето как раз то, во что был одет Лео, эдакое обещание счастливой жизни, осуществление которого Лео внезапно с бьющимся сердцем обнаружил на собственном теле. Он был подобен манекену, демонстрируя одежду, но пошел дальше, демонстрируя также и жизнь в этой одежде. Пол и жизнь. На собственном теле. Прохожие, молодые люди в джинсах, словно тени и призраки в Платоновой пещере, скользили сквозь зеркало витринного стекла, но Лео хотел на свет, в настоящую жизнь, он повернулся и посмотрел на яркую стайку молодых людей в световом конусе уличного фонаря, которые с гомоном и смехом проходили мимо. Он сам, подумал Лео, мог бы сойти за одного из них. Походка его сделалась увереннее, решительнее и — он еще раз оглянулся на группу молодежи — да-да, окрыленнее. И он удивился, почему все эти годы не возражал против костюмов, которые неизменно дарили ему родители и которые приносили ему столько страданий. Он слишком долго просидел в тесной скорлупе, словно в яйце, ютился в тесноте намерении своих родителей, а теперь скорлупа треснула, распалась, и он вылупился, появился на свет таким, какой он был сейчас. Таким, каким он должен был быть. Таким, каким он был на самом деле. Произошел качественный скачок. Я не случайно упал сегодня в канал, сказал он Юдифи и Лукасу, если выразиться корректнее, я сам прыгнул. И он рассказал о том режиме террора, который организовала его мать с помощью отцовских товаров и от которого ему давно пора было освободиться.