Блатные из тридевятого царства - [61]

   Едва за углом стих шелест платьев, я бросился искать выход. Роль белого и пушистого котенка мне нравилась еще меньше, чем образ бывалого кобеля. На лестнице лоб в лоб столкнулся с Пиримидоном. Князь спросил:

   -- Ну, чего -- совладал с бабами?

   -- Сбегаю, -- честно ответил я.

   -- Тогда бывай, постараюсь прикрыть.

   Я пожал протянутую руку и поинтересовался:

   -- Ты как, Ваша Светлость, с ними живешь?

   -- А как в сказке, -- горестно вздохнул Пиримидон, -- теща -- Баба-Яга, жена -- ведьма, соседка -- царевна лягушка, муж ейный -- Иванушка-дурачок. Поначалу порядок был, любовь, да согласие, пока три года назад теща погостить не заехала. Жену как подменили, а мамаша зараза нагоститься не может. Не знаешь, почему из хорошеньких невест стервы вырастают?

   Я не знал. Пиримидон проводил до сеней. Расстались мы вполне дружелюбно. Я поспешил свернуть в ближайший проулок, вдруг лекаря надолго не хватит, приспичит, а я еще в пределах видимости...

   Уже на дальних подступах к сеновалу неосознанная тревога наполнила сердце. Кругом тишина. Ни одного прохожего, два теленка у забора и те воротят морды. Через сотню шагов наткнулся на Евсея. Фраер обрадовался как ребенок:

   -- Уф, Пахан, вернулся, слава Богу! Я уж переживать начал, не случилось ли чего. Разыскивать пошел.

   -- Как вы тут?

   Евсей отвел глаза и доложил:

   -- Провиант в дорогу закуплен, керосин уничтожен.

   -- Все нормально значит? -- усомнился я.

   -- Ну, да, -- кивнул Фраер. -- Тут еще говядину в пол цены предлагают. Не знаю -- брать или нет.

   -- Кто такой щедрый?

   -- Хозяин трактира наш. Трех коров на базар уже отогнал, теперь быка на мясо бить хочет.

   -- Зачем?

   -- Так кормить в зиму нечем, сено сгорело...

   -- Как сгорело? -- опешил я. -- Оно ж на сеновале, спали на нем...

   -- Вот вместе с сеновалом, сараем, прочими пристройками и сгорело.

   -- Погоди, -- перевел я дух. -- Ночью дождь прошел, лужи еще не просохли, специально сарай жечь станешь, хрен получиться...

   -- Специально нет, -- кивнул Евсей, -- а с керосином запросто.

   -- Вы чего! Керосин на сеновал вылили?!

   -- Нет, мы его за сарай слили, а у Кондрат Силыча самокрутка изо рта выпала...

   -- Он, что -- из ума выжил, окурками в керосин плеваться! -- заорал я.

   Фраер набычился и процедил сквозь зубы:

   -- Плюнешь тут, когда господин граф себя миссией объявил, собрал пол пиримидоновского княжества и повел на озеро в новую веру крестить.

   До сеновала я добежал на одном дыхании. За воротами груда головешек, к небу тянется сизый дымок, нестерпимо воняет гарью. Запыхавшийся Евсей пояснил:

   -- Перво-наперво сарай зачался, пока тушили -- сеновал пыхнул. Лошадей вывести успели, а вот пролетки нет. Едва деньги спасли. Так чего, Пахан, говядину будем по дешевке брать, али нет?

   -- Где остальные? -- держась за сердце, спросил я.

   -- За Лёнькой подались.

   -- Веди.

   Пол версты до озера одолели в четверть часа. По дороге удалось выяснить подробности: пока кореша уничтожали керосин, неутомимый великомученик Лёнька, пользуясь щедростью хозяина трактира, споил два десятка шедших со службы стрельцов. Щедро причастился сам. Во главе с новоиспеченным святым апостолом Леопольдом пьяные стрельцы подались на природу, поближе к воде. По городу пронесся слух -- стрелецкая сотня топиться идет. Желающих на это посмотреть собралось больше, чем могло вместить озеро. Граф времени даром не терял, вещал о конце света и покаянии, а когда загорелся сеновал, вспомнил про гиену огненную.

   Мы с Евсеем подоспели в самый интимный момент.

   Небольшое озерцо, круглое как тарелка, наполовину затянуто тиной. Народу больше, чем на базаре, свистят, улюлюкают. У камышовой заводи топчутся стрельцы, на кислых трезвеющих лицах никакой святости. В воде только Лёнька. Граф запутался в камышах и бьется как щука в сети. Озеро бурлит, крупная волна лижет берег, несмышленые пиявки и те шарахаются от Лёньки.

   Дебил выплюнул сгусток тины и начал вещать:

   -- Ко мне, люди! Ко мне! Судный час настал! Покайтесь! Я видел свет в конце тоннеля! Всех прощу! Кайтесь и ко мне!

   Желающих последовать за графом не нашлось. Стрельцы ругнулись и пошли по домам, народ же забавлялся: кто ржал во все горло, кто пальцем у виска крутил. Даже лягушки косяком поперли на берег, прочь от Лёньки. Сквозь толпу протиснулся Кондрат Силыч и погрозил Лёньке кулаком.

   -- Ты кто будешь, мил человек, -- поинтересовалась какая-то баба.

   -- Отец почитай этому выродку, -- огрызнулся Дембель.

   -- Свят, свят, -- закрестилась женщина, -- он же себя сыном Божьим навеличивает, а ты, стало быть...

   -- Заткнись, дура! -- Рявкнул дед Кондрат.

   Васька с Ванькой извлекли неугомонного святошу на сушу. Мокрый, скользкий от тины граф дрыгал ногами и верещал как недострелянный заяц. Крепкая оплеуха привела его в чувство. Народ, поняв, что все интересное кончилось, побрел вслед за стрельцами. На берегу остались только свои. Весь лимит терпения, отведенный на Ленькины выкрутасы, был исчерпан. Я медленно подошел к распростертому на траве графу и вцепился в горло. Чеканя каждое слово, сказал: