Блатные из тридевятого царства - [29]

   За околицу вышли -- темнеется. Гляжу, теща засомневалась, увязла по уши в снегу и домой просится. Что вы, говорю, мама, за тем оврагом что ни наесть, самые грибные места начинаются. А дальше, прям, кто сглазил -- заблудились. Я-то чудом через часок к дому вышел, а она чтой-то нет. Толи грибов набрала -- донести не может, али еще чего, про то не ведаю.

   Лизку раньше времени расстраивать не стал, сказал, мол, нагостилась мамуля и восвояси подалась. И надо же, к утречку, в аккурат петухи петь собрались, теща явилась! Я уж извелся весь, думал, случилось чего, нет же, язви ее, заявилась, слава тебе Господи. Еще и с претензиями: "Весь лес облазила, а грибов не нашла".

   Гляжу, Лизонька с лица сменилась и на двор, там коромысло у ей завсегда приготовлено. А я ж знаю -- поводу рано идти. Схватил тещу в охапку и как щитом прикрываюсь. Лизавета с какой стороны не зайдет -- везде мамуля. Чем бы все кончилось -- не знаю, но когда я пообещал маму за ягодой сводить, Лизка утихомирилась. Вспомнила видать, что год на клубнику неурожайный. Уж ежели я опосля того выжил, то нынче и подавно выкрутимся.

   -- Выкрутимся, -- кивнул Микула Селянович, -- как стемнеет, на прорыв пойдем. Второй день такого солнцепека не выдержать. Если обессилим, они нас голыми руками возьмут. -- На том и порешили.

   К обеду настроение падает до нуля. Хоть бы ветерок подул, все легче. У подножья противник развел костры, вместе с дымом доносится аромат похлебки. Мы шмыгаем носами и потуже затягиваем пояса. Жара усиливается. Градусов тридцать пять не меньше. Караси на сковороде чувствуют себя лучше, чем мы. Там хоть масло шваркает. Боясь словить тепловой удар, я снимаю рубашку и повязываю на голову.

   -- Умно, -- кивает Микула, -- так и сделаем. Перед боем обвяжем лбы белыми тряпками, чтоб в темноте своих от чужих отличать.

   Часа через три дышать стало легче. Кореша приободрились, погибать никто не собирался. Я завидовал их оптимизму. С похмелья, да не жравши, булавой сильно не помашешь. Не к добру ныли ребра, вряд ли к перемене погоды, видать от предчувствия.

   Едва солнце зависло над березовой рощей, мы начали готовиться к прорыву. План прост. Да и что можно придумать в нашем положении. Рвали нательные рубахи на ленты и вязали косынками на голову. К началу тропы подкатили два валуна, им первым предстояло спуститься вниз и проложить дорогу. А дальше как Бог даст. Осталось дождаться темноты.

   За час до заката над нашей Голгофой повисла тишина. И нервное напряжение перед сражением здесь ни причем. Мы с изумлением таращилась на дальний склон холма. По камням, пыхтя и отдуваясь, шел человек. Один. Со стороны болота. От неожиданности у меня даже ребра перестали вибрировать. Человек подошел ближе и подал голос:

   -- Санька, ты живой? Покажись!

   -- Живой, дед Свирид, живой! -- Крикнул я и побежал к старику.

   -- Слава тебе Господи, -- перекрестился дед. -- Эко вас обложили, еле пробрался.

   -- Как сумел?

   -- Всю жизнь здесь живу, все тропки на болоте знаю и вас выведу.

   Всем скопом спустились к болоту. Дед Свирид уверенно шагнул в вонючую жижу. Отошел на метр, оглянулся и сказал:

   -- Идти след в след. Глубже пояса не будет.

   Мы толпились у края. Последовать за Свиридом никто не решался. Васька надулся и пробубнил:

   -- Я, пожалуй, назад пойду. Лучше на твердой земле по загривку получать, чем в топляке сгинуть. Дед уж иссох весь, в нем веса -- борода одна, его и ряска выдержит, а подомной скамейки дубовые трещат.

   Первым насмелился Евсей, за ним я, потом Федька, а там и остальные с духом собрались. Недоверчивый Васька замыкал шествие. Особенно трудными были первые триста метров. Иной раз болотная слизь поднималась до груди. Дно под ногами изгибалось и дрожало. Потом стало легче. Болото обмелело до пояса, а через четверть часа дно и вовсе пошло на подъем. Когда вода дошла до колен, дед Свирид остановился и заговорил:

   -- Ну, хлопцы, теперь сами. Мне назад пора, а то до темноты не управлюсь. Дальше не опасно, гиблые места кончились. Держите на кривую березу, -- указал рукой на недалекую сушу. Потом наклонился ко мне и зашептал на ухо: -- Я в погребке флягу спрятал. Ох, и ядреное питье получиться! Забегай, если что.

   Я обнял старика.

   Грязные и вонючие мы вскоре выбрались на твердую землю. Невдалеке, из-под коряги, бил родник. Кто упал на живот, кто встал на четвереньки, все бросились утолять жажду. И надо же случиться, что именно в мое горло, вместе со струями воды попал камешек, малюсенькая галька со дна. Разом сперло дыхание, тело свело судорогой. Первым заметил неладное верный Подельник.

   -- Пацаны, Пахан кажись подавился!

   -- Лягуху небось заглотил.

   Господи и так хреново, они еще квакушек поминают. Сработал рвотный рефлекс, а камень -- как пломба, ни взад, ни вперед. Дед Кондрат первым пришел на помощь, синяк мне на горбушке набил, но галька словно приклеилась. У меня в глазах двоиться начало.

   -- Хватайте за ноги и трясите! -- Приказал Дембель.

   -- Тоже мне, лекарь сыскался, -- влез Сорока. -- Он ить позеленел, а ты вниз головой, как бы хуже не стало.