Благородство ни при чем - [70]

Ронни испытывала к нему кое-какие чувства, только то была не любовь. Любовь подразумевает доверие. Она предположила, что он затащил ее в постель, чтобы завоевать ее доверие. Она сама так сказала, меньше двух часов назад. Он подавил нервный смех.

Как будто ему это грозило!

Она не доверяла ему восемнадцать месяцев назад – не рассказала об отчаянном положении, в котором оказалась из-за болезни сестры, о ребенке, которого они зачали, и сейчас она ему тоже ни на грош не верила. Она не стала делиться с ним мыслями, что пришли ей в голову, когда случайно перехватила анонимное сообщение. Она не спешила рассказать ему об их сыне и после того, как призналась ему в любви.

Она хотела его. Он дарил ей телесное наслаждение. Пробудил ее к новому опыту. Сексу. Она сказала, что в этом нет ничего особенного. Он предпочел думать, что она лжет, потому что в тот момент была в ярости, но теперь он знал правду.

Похоть. Теперь он знал слово, которое определяет ее чувства к нему. Они относились к сфере телесного и не распространялись на жизнь духа. Этим все начиналось и заканчивалось. Ей хотелось их как-то приукрасить, притвориться, что за похотью стоит что-то еще, что-то, что ее мелкое ханжеское сознание может принять. Но если бы это что-то еще было, он не сидел бы здесь, в любезно предоставленном офисном отсеке, над папкой, огорошившей его открытием. У него есть сын, а он узнает об этом из личного дела матери своего ребенка.

Маркус резко распрямился, отодвинув стул на несколько футов от стола. Он с шумом захлопнул папку и швырнул ее в шкаф над компьютером вместе с личными делами прочих сотрудников «Клайн технолоджи», которые вышли из числа подозреваемых. Схватив оставшиеся четыре папки, он выскочил из офиса.

Ему надо убежать. Он не мог слышать нежные обертона ее голоса за тонкой перегородкой. Он не в силах был находиться всего в двух шагах от нее после того, как узнал обо всем. Не мог.

Она больно ранила его, но худшее было не это.

Она приговорила их сына к детству без отца – точно так же, как это сделали родители Маркуса.

В горле его рос тяжелый ком. Тогда он чуть ли не бегом покинул здание, чтобы не разрыдаться при всех.

Ровно в шесть прозвенел звонок в дверь. Вероника опустила на пол маленький пластиковый самолет, которым развлекала сына. Поднявшись с ковра, она расправила просторную хлопчатобумажную рубашку, которую носила дома с удобными джинсами. Они с Эроном были в квартире одни. Дженни, как это планировалось заранее, ушла в библиотеку. Вероника не рассказала ей о событиях в «Клайн технолоджи». Ей не хотелось расстраивать младшую сестру. И болью своей тоже не поделилась – она была слишком личной для того, чтобы поведать о ней даже самому близкому человеку.

Она мечтала о будущем с Маркусом, а он всего лишь шел по следу преступника – по ее следу.

Заглянув в глазок, она увидела ярко-голубую гавайку, и рука ее застыла на полпути к дверной ручке. Она метнула взгляд на сына, мирно игравшего на ковре, и против воли перевела его на голубое пятно в окуляре глазка.

Она не могла видеть его лицо: он стоял слишком близко. Но сомнений относительно того, кто за дверью, у нее не было. Это мог быть только Маркус.

Он стукнул в дверь кулаком:

– Открой, Ронни. Я знаю, что ты дома. Твоя машина на стоянке.

Зачем он здесь? Она лихорадочно перебирала возможности.

Она могла притвориться, что не слышит, но ведь он будет продолжать колотить в дверь и вызовет раздражение соседки. Можно запереть Эрона в спальне и избавиться от Маркуса до того, как он поймет, что в квартире есть ребенок. Или сделать вид, что нянчится с ребенком подруги.

И еще она могла сказать ему правду.

Не важно, каковы ее нынешние отношения с Маркусом. Больше невозможно без мук совести прятать от него их ребенка. Она собиралась рассказать ему обо всем сегодня. Теперь судьба заставляла ее сделать это. Как ни странно, Вероника даже почувствовала облегчение. Ей не по нутру было скрывать правду.

Он снова постучал.

– Открой эту чертову дверь, Ронни! – крикнул он достаточно громко, чтобы отвлечь Эрона от игры.

Вытерев о джинсы вспотевшие ладони, Вероника поспешила отворить ему, прежде чем соседка вызовет полицию. И перед ней предстал Маркус – таким, каким она не видела его никогда.

Если бы не его любимая гавайка, она бы вообще его не узнала. Волосы его стояли торчком, лицо – туча тучей.

Глаза у него налились кровью, словно он пил всю ночь. Она видела его всего пять часов назад, так что могла догадаться, что версия с пьянкой исключена. Могло даже показаться, что он плакал, но такое предположение было бы уж совсем фантастичным.

Не может быть, чтобы на него так повлияла их ссора.

– Я хочу видеть своего сына, – с мрачной серьезностью сказал он. В голосе его слышалась неподдельная мука.

Каждое слово его было как вспышка молнии, пробивающая ее сознание. Он знал.

И ему было очень больно. Онемев от чувства вины, Вероника медленно отступила, пропуская Маркуса в квартиру.

Он тут же поймал взглядом Эрона и замер.

– У него светлые волосы.

Он еле выдавил из себя эти слова, и Вероника с испугом посмотрела ему в лицо. Оно было страдальчески перекошено.