Благородный демон - [30]
Прямо среди толпы он наспех, как муж, целует ее в щеку и суетится с носильщиком — совсем не к месту, у нее только маленький чемоданчик пансионерки. Скорее всего, он ищет какой-то предлог, не зная, что сказать ей.
Когда они вошли в отель, в холле повисло напряжение и повеяло холодом. Вчера с первой же минуты его сразу невзлюбили здесь уже за одно то, что он сказал: «Можно ли снять у вас апартамент?»
Соланж склонилась над опросным листком. «Как она мила, когда лжет!» — подумал он, зная, что сейчас она пишет: «Соланж Косталь». Лицо у нее было прекрасно и серьезно. Администратор внимательно смотрел на ее перо. Портье и грум о чем-то шепотом переговаривались.
— Вы лжете, как ангел! — прошептал он в восхищении, когда они поднимались наверх. — Я боялся, что вы не сумеете сделать это, ведь неумение врать — настоящая болезнь.
— Я могу обманывать тех, кто мне безразличен, но не того, кого люблю.
— И я тоже, хотя способен обмануть, если люблю только наполовину.
Мадемуазель Дандилло ни единой секунды не подозревала, что Косталь пригласил ее из «любезности», иначе говоря, просто пожалел. Она думала: «Так, значит, нужно было всего десять дней, чтобы я понадобилась ему! Какое еще нужно доказательство моей необходимости?» Какие еще сомнения после этого в исходе их спора? Она решила, что само Провидение устроило бегство Косталя. Это поразило даже мадам Дандилло. После некоторых колебаний она согласилась отпустить Соланж и подумала: «Две недели он будет жить с ней за границей. До сих пор я могла притворяться, что ничего не знаю о их отношениях. Но теперь это невозможно. Неужели у него хватит наглости сбежать еще раз? Это будет просто оскорблением».
Мадам Дандилло и Соланж обе считали, что теперь самый неподходящий момент для разговоров о женитьбе. После тех двух писем и отъезда Косталя Соланж должна похоронить эту мечту и ехать в Геную лишь для того, чтобы разделить с ним «страницу счастья», прежде чем по истечении траура предаться на милость других претендентов. Мадам Дандилло придумала даже лучше: используя их, возбудить ревность Косталя.
Два года назад Соланж отказала одному молодому инженеру-путейцу, Жану Томази. Но мадам Дандилло, передавая ему отказ, мудро заметила, что «будущее не потеряно», дочь ее еще очень молода и, «быть может, позднее…» Вот уже два года настойчивый инженер являлся к ней с визитами, и дверь для него оставалась приоткрытой. Мадам Дандилло предложила дочери сказать Косталю, что, раз уж все надежды на замужество с ним потеряны, ее мать намерена возобновить отношения с Томази, и ей теперь не остается ничего другого, как принять его предложение.
Сначала Соланж противилась. Когда восемь дней назад она сказала, что не может обманывать любимого человека, это было совершенно искренне. Уставившись неподвижным взглядом на ковер, она повторяла: «Нет, я не могу врать ему».
— Но, маленькая, это совсем не вранье. Ты знаешь, Томази является ко мне каждый год, всегда в октябре. И через месяц придет опять. Разве ты соврешь, если скажешь Косталю: «Этот человек постоянно приходит к матери».
— Конечно, я могу сказать так, но совсем не то, что я соглашусь выйти за него, этого никогда не будет. Я отказала, когда мое сердце было свободно, так теперь и подавно. Или Косталь, или никто.
— Ты можешь сказать: «Раз уж я должна отказаться от вас, тогда поймите, что эти две недели в Генуе — эпилог нашей связи. Мама считает, что после всего единственный выход для меня — как можно скорее выйти замуж и самое лучшее — этой же зимой». Разве это ложь? Кто тебе сказал, что, если Косталь будет и дальше затягивать, я поступлю как-то по-другому?
— Посмотрим, — ответила Соланж. Она стала прокручивать это в своей голове, и там от слов матери осталось совсем не мало.
В отеле «Генуя» их апартамент состоял из двух просторных комнат, разделенных двумя ванными и прихожей. Косталь думал, что, когда Соланж примет душ, они отправятся на прогулку, и воображал, что, подышав итальянским воздухом, она сделается аппетитнее, и поэтому ласки можно вполне отложить до вечера. Но к немалому его удивлению он увидел ее после омовения совершенно голой под чем-то насквозь прозрачным В самом центре тела через белую ткань темнело пятно, похожее на пену под тонким слоем воды. Угадать все последующее совсем не трудно.
Тристан и Изольда оставались на постели «в объятиях, уста к устам, столько же, сколько продолжалась месса». Косталь и Соланж легли в половине четвертого, а встали в девять.
Он вытащил ее из колодца страданий, чтобы она жила рядом с ним, а не на какие-то случайные часы; быть вместе с ним наедине, в тесной близости, посреди незнакомой толпы. Он велел ей записаться в отеле под его именем, и она написала эти слова, звеневшие в ее душе: Соланж Косталь. Теперь для всех она была уже «мадам». Здесь, в этом как бы свадебном путешествии, в классической стране медового месяца и цветущих апельсинов. Никогда еще с самого начала их знакомства Соланж не верила так в осуществление своих надежд, она погрузилась в абсолютное спокойствие. Ее любовь, которая только и ждала того, чтобы выйти на волю, стремительно понеслась по этому длинному свободному пути, подобно спортивным саням, несущимся со старта по ледяному желобу.
