Благородный демон - [27]

Следующее утешение. Если вы любите мои книги, знайте, что вы уже многое дали для них. Во мне самом и в моем творчестве есть такое место, которое навсегда останется вашим, что бы ни случилось впоследствии. Всю мою жизнь, навсегда.

Знайте, что мое чувство и мое уважение к вам только возрастали после нашего знакомства. Поймите, если бы всякий раз, когда мы виделись, я не понимал все больше и больше, сколь достойны вы этого чувства и этого уважения, я никогда и помыслить бы не мог о нашем супружестве. Именно любовь и уважение заставляли меня бесконечно балансировать, именно они довели до того, что я заронил и укрепил в вас надежду, но, увы, чтобы потом только разрушить ее. Простите мне этот вольный или невольный грех.

Знайте, мое чувство таково, что я всегда буду готов сыграть в вашей жизни ту роль, которую вы пожелаете отвести для меня. Ведь я не оставляю вас, я порываю и удаляюсь, чтобы отдышаться, и готов дать вам все, что захотите, в какой угодно форме, за исключением брака.

Выбирайте — или забыть меня, или призвать после моего возвращения (через два месяца). По вашему выбору я пойму, то ли вы просто стремитесь переменить свое положение (посредством замужества), или все-таки любите самого человека.

Напишите мне в Лозанну, до востребования.

В моем письме не может быть какого-то окончательного заключения. Целую вас, как — догадаетесь сами. Еще одно последнее объятие… На глазах слезы… Нет сил продолжать дальше.

К.

Пьер Косталь.
Париж.
для Мадам Дандилло.
Париж.

7 сентября 1927 г.

Мадам,

Когда вы прочтете это, я буду уже в Швейцарии, куда уехал на несколько месяцев.

Я раздавлен — и до такой степени, о которой вы даже не подозреваете. Раздавлен внутренней борьбой из-за Соланж, происходящей во мне уже более месяца. Я не решился на новый разговор с вами, тягостный и бесполезный. Тем более перед расставанием с Соланж, еще более болезненным. Я не так хорошо владею собой, как она, — во мне есть сентиментальность, она же избавлена от этого. Ей и так уже надоело видеть человека, разрываемого на части.

Все мои доводы вам известны. Слишком велик риск, что наше супружество не удастся и я причиню страдания любимому существу. К тому же моральная невозможность требовать развода у женщины, которая ни в чем передо мной не виновата. Иначе говоря, прикованность к той, кого любишь, то есть худшая из цепей. И все прочие доводы, о которых я вам уже говорил. Нет, будучи счастливым в каком-то положении, например холостом, нельзя принуждать себя к поступку, чреватому подобными опасностями.

Мне никогда еще не приходилось серьезно обдумывать проблему женитьбы. И, несомненно, вашей дочери принадлежит честь быть первой, кто привел меня к этому. Но она же сама и стала жертвой. Будь я увереннее в своих возражениях, то сразу, не подавая каких-либо надежд, последовало бы твердое и бесповоротное нет. Следует обратить ваше внимание и на то, что с моей стороны никогда не было никаких обещаний.

Я горько сожалею о том, что заронил в вас обеих эту надежду: горе порождающим ложные ожидания! Но что ж! Если у меня и были колебания, то с вескими на то причинами; к тому же колебания — это одно из свойств разума. Я убил ее, но все-таки невиновен — так уж устроена жизнь. С сегодняшнего дня ситуация будет такой же, что и четыре месяца назад. Говоря ей о возможности нашего брака, я сам верил в это. Да! Мне не в чем упрекать себя.

Вы, мадам, да и она сама, были предельно снисходительны к моим странным завихрениям и проявили не только трогательное понимание, хотя уже одним только этим увеличили мои мучения.

Я хотел бы сохранить дружеские отношения с Соланж. Разве это невозможно? Впрочем, я уже говорил вам об этом.

Соблаговолите принять, и т. д. …

К.

Вагон, и снова все тот же, неистребимый даже привычкой, прилив чувств, почти тоски, которая сопровождала все его отъезды. «Вернусь ли? Принесет ли эта поездка ожидаемое счастье? И будет ли оно больше, чем в прошлый раз?» Он вдруг почему-то представил маленькую девочку, устраивающуюся в уголке; потом она встает и помогает ему разобраться с чемоданами… Они разговаривают почти шепотом.

Оба письма были отправлены на вокзале, чтобы они пришли только утром, когда он будет совсем далеко. Сколько предосторожностей вперемежку с нежными чувствами!

В восемь утра, приехав в Модану, он подумал: «Почтальон уже приходил к ним…», и от этой мысли у него задрожали колени. Его охватило страстное желание найти в себе силы для того, чтобы помочь ее счастью. Желание, подобное тому, что у христианина было бы молитвой за нее. И он ясно осознал свой вечный долг перед ней за принесенные им страдания.

Так осуществилось его предчувствие четырехмесячной давности, которое он записал в дневнике 6-го мая, о том, что когда-нибудь уедет из Франции, лишь бы не слышать ее голос.

Часть вторая

Приехав в Геную, Косталь устроил там для себя то, что считал идеальной жизнью.

Он нанял холостяцкую квартиру (около Пьяцца Фонтане Марозе) и женщину для хозяйства. Из соседнего ресторана ему приносили завтрак.

Поднявшись в пять часов, он работал с шести до полудня, потом с половины первого до четырех, а в половине пятого выходил из дому и бродил до полуночи, устраивал для себя множество приятностей, одну запретнее другой. Он делал все, что ему хотелось. У него был свой собственный кодекс поведения, в некоторых отношениях весьма строгий. Но это касалось того, к чему обыденная мораль совершенно безразлична. Зато ее требованиями он полностью пренебрегал.