Благие намерения - [102]

) «Последние годы, точнее говоря, последние два года я почти каждый вечер запирался в своем кабинете и засовывал в рот дуло ружья. Не стану утверждать, будто я пребывал в особенном отчаянии. Просто хотел поупражнять свою волю перед неизбежным. Будет большим облегчением уйти в окончательное и, как я себе представляю, абсолютное одиночество. Я обеспечил своих близких, Элин и девочек, экономические трудности им не грозят. У меня нет ни малейшего повода просить прощения за собственную смерть, хотя она и причинит целый ряд практических и гигиенических хлопот. Нет у меня и повода просить прощения за свою жизнь. Меня, как известно, привлекали всякого рода игры. Изредка я выигрывал, это было любопытно, но в принципе это меня не волновало. Сама жизнь — одна из банальнейших игр, игра, в которую я был вынужден играть в основном по чужим правилам. О случайности тут и речи не было. Возможно, иногда я играл против самого себя. Если так, то это единственный смешной момент. Сейчас я пьян, пьян достаточно и потому ставлю точку».

Фру Элин, опустив письмо, прерывисто дышит, словно всхлипывает без слез. Смущенно улыбается.

Элин. Вы не прочитаете молитву, пастор?

Хенрик. Нет, не думаю.

Элин. Вы не считаете…

Хенрик. Не думаю, чтобы инженеру Нурденсону понравилось, если я бы начал читать здесь молитвы. (Пауза.) Вы говорили с девочками, фру Нурденсон?

Элин. Они останутся у бабушки на Рождество.

Хенрик. Могу я чем-нибудь помочь? (Беспомощно.)

Элин. Нет, спасибо. Передайте настоятелю Граншё, что я приду в контору завтра утром, обсудить похороны.

Хенрик. Непременно передам.

Элин. Тогда разрешите мне поблагодарить вас, пастор, за то, что вы пришли.

Хенрик не отвечает, он лишь пожимает ей руку и откланивается. По дороге домой он проходит мимо заводской конторы. Она по-прежнему закрыта, но в окнах горит свет, и внутри двигаются незнакомые господа в шляпах и пальто — разговаривают, вынимают папки, сидят за столами, перелистывают бумаги. Поднялся ветер, с черных ледяных просторов Стуршёна метет густая поземка. Над опушкой леса повисла зеленоватая, колеблющаяся полоска света. Причал и дорога пустынны. Народ разошелся по домам. Беспорядков не было. Кто-то лишь пульнул снежком, да и то мимо.

Анна нарядилась в длинное серо-синее шелковое платье с высоким лифом и широким поясом под грудью, широкими рукавами, овальным вырезом, туфли на высоких каблуках с ремешками, ажурные шелковые чулки, на шее колье, в ушах серьги. Свои густые волосы она заплела в косу, достающую до талии, надушилась и накрасила черной тушью ресницы. Сын Даг впервые в жизни обряжен в белый матросский костюмчик, белые гольфы и новые блестящие туфли. На фру Карин серое платье из тонкой шерсти с кружевным воротником и широкими манжетами. Седые волосы собраны в замысловатый пучок на затылке. Фрёкен Лисен в честь праздника надела черное выходное платье, брошь, маленькие золотые сережки, в волосах настоящий черепаховый гребень, на ногах выходные скрипящие ботинки.

В таком снаряжении три женщины и малыш Даг собираются справлять самое грустное в истории Дома Рождество. Елка, стоящая в простенке между окнами гостиной, в традиционном убранстве. Несмотря на кризис и карточную систему, горит множество свечей. Под елкой лежат подарки, упакованные в разноцветную бумагу. Мерцает хрустальная люстра, в зеркалах бра многократно отражается пламя свечей. На столе — рождественские ясли, дециметровые фигурки воссоздают библейский сюжет. Благодаря скрытой электрической лампочке, обернутой в красную папиросную бумагу, свет струится от фигур Девы Марии и Младенца. Потрескивает огонь, постреливая снопами искр в защитный экран.

Ровно в пять раздаются громовые удары в дверь, и в комнату вваливается дядя Карл, выряженный Дедом Морозом. «Просто кошмар! — кричит он. — Кошмар! Свихнуться можно! А! Черт подери! Есть здесь какие-нибудь милые детки? Или только скучные старухи да сбежавшие от мужей жены? Ладно, ладно, мамхен, буду серьезным, но я чуть от смеха не лопаюсь, когда вижу ваши старания, с ума сойти. Итак, равнение на середину: есть здесь какой-нибудь славный малыш?» Дядя Карл поворачивается лицом в жуткой маске к четырехлетнему мальчику, который тотчас начинает плакать. Карл сдирает с себя маску, сажает Дага на колено и принимается играть на губе, одновременно трубя носом. Мальчик, затихнув, с восхищением взирает на одутловатое, кроткое лицо, которое гримасничает и наигрывает разные мелодии. «Теперь я заслужил рюмочку, — вздыхает дядя Карл, надевая пенсне. — Черт подери, ну дамы и вырядились! Глазам не верю».

«Пора за стол, — говорит фру Карин, беря мальчика за руку. — Ты будешь сидеть с бабушкой».

На кухне все так, как бывало всегда. «Здесь не пахнет ни кризисными временами, ни голодом», — говорит Карл, хлопая в пухлые ладоши. «Мы сначала решили не праздновать Рождество в этом году, — объясняет фру Карин. — Но потом передумали. Нельзя лишать мальчика привычного праздника».

Несколько часов спустя силы истощены, маски потрескались, свечи в держателях и подсвечниках мигают и умирают, огонь в печах чахнет и тлеет, воцаряется сумрак. Даг заснул в своей все еще слишком большой кровати в окружении подарков. Дядя Карл сник на зеленом диване. Язык у него заплетается, а в паузах он задремывает. Лисен сидит на стуле с прямой спинкой, сложив руки на шелке платья, и не отрывает взгляда от свечи на елке, которая, помигав, гаснет, потом вдруг опять разгорается почему-то голубоватым пламенем.