Благие дела - [40]

Накануне Рождества она привела его домой, и Рут почувствовала себя ужасно старомодной и просто лишней, когда пыталась вести в гостиной непринужденную беседу с этой парочкой: они забрались с ногами на диван и улыбались друг другу, прикасались друг к другу, завлекали друг друга жестами, словами и взглядами.

Рут вскоре удалилась к себе и, покачав головой, беззвучно рассмеялась: Что это с тобой. Рут, неужели ревнуешь? При всей несуразности такого предположения она вынуждена была признать, что восприняла это едва ли не как измену, настолько очевидной была ее собственная ненужность… Не так ли реагируют матери, когда их дети по-настоящему поворачиваются лицом к окружающему миру? Но ведь Карианна не ребенок. И во всяком случае, ей, Рут, она не дочь.

А Даниэл, кстати, был весьма привлекателен: невысокий крепыш, темноволосый и смуглый, с умными карими глазами. Ему было года двадцать три — двадцать четыре, он учился в университете, собирался стать этнографом и изучать особенности исконно норвежского быта.

День проходил за днем. Рут уже купила рождественские подарки и теперь опасливо думала о празднике в кругу семьи. Что, если с ней произойдет такой… припадок, пока она будет гостить в родительском доме?

Нет, этого не может быть. Такого не случится. Да и что с ней, собственно говоря, было? Ничего особенного, то ли сон, то ли грезы наяву, обыкновенное бегство от действительности, психическая реакция на стресс, в котором она жила всю осень. Она была уверена, что ничего другого за этим не стоит.

Правда, у нее пропала книга…

Когда начался приступ, она вроде держала в руках книжку, норвежский перевод Мэрилин Френч, которую она теперь не могла найти. Это тревожило Рут, поскольку ей не нравилось, что она не в состоянии уследить за своими вещами. Она даже спросила Карианну, не видела ли та книжку, — невзначай, как бы мимоходом. Книга исчезла.

Рождество прошло хорошо.

Рут очень о многом хотелось поговорить с матерью. На второй день праздника они с утра пораньше сидели за кофе. Рейдун и Гленн вместе с детьми уехали накануне вечером, отец еще не вставал — у него был небольшой грипп. Как многие мужчины, обладающие отменным здоровьем и крепкой конституцией, он всегда с повышенной серьезностью относился к своим болезням. Рут вспомнила время, когда мать больше месяца проходила с воспалением почечных лоханок, прежде чем обратилась к врачу и начала лечение. Тогда на втором этаже умирала бабушка Рут со стороны отца, и родители придавали мало значения тому, что мать лихорадит и у нее бывают боли: отец спозаранку отправлялся в лес, где был в разгаре лесозаготовительный сезон, а дома надо было вести хозяйство, обихаживать и ублажать бабушку и двоих детей… Кажется, у них тогда были еще куры? Зато отцовские насморки и гаймориты требовали внимания, его здоровье следовало беречь: семья жила его работой в поле и рубкой леса.

— Пожалуй, я немножко боялась тебя, мама, — вдруг призналась Рут. — Когда была маленькой…

Мать раскрыла глаза на выросшую дочь. Рут видела, как обида на ее загорелом, обветренном лице сменяется удивлением.

— Ты была такая сильная, — продолжала Рут. — Ты находила управу на всех — на меня, на Рейдун, на отца, чуть ли даже не на бабушку.

— Как же, на эту мегеру разве можно было найти управу? — с нежностью в голосе произнесла мать, и лицо ее приобрело от воспоминаний безмятежное выражение. — Грустно, что я не нашла управы на собственную жизнь. Ничего из меня путного не вышло. А запросы были большие, — сказала она скорее задумчивым, нежели удрученным тоном.

Рут не смела лишний раз вздохнуть, ее мать так редко откровенничала, и все же не воспользоваться такой минутой было нельзя, и она тихонько спросила:

— А теперь тебе хорошо, мама?

— Хорошо? — рассеянно повторила мать. — О да, теперь мне хорошо. Хотя, конечно, с тех пор как Рейдун вышла замуж, у нас стало скучнее. Зато я хожу по домам помогать инвалидам, все какая-то польза.

— Тебе надо выучиться на патронажную сестру, — посоветовала Рут.

Мать с улыбкой покачала головой.

— Стара я уже садиться за парту. А вот о себе подумай, доченька. Тебе пора браться за учебу. Пока еще не поздно.

Тем дело и кончилось. Они чуть было не затронули что-то очень важное, значительное для них обеих, но в последнюю секунду не рискнули — так всегда и бывало, хотя на этот раз они, как показалось Рут, подошли ближе, чем когда-либо прежде. Ближе к чему? К открытости, к чистосердечию…

Впрочем, со времен материной молодости мир сильно переменился, и в конечном счете Рут, скорее всего, ждало бы разочарование и непонятость. Так что, вероятно, лучше было заранее уклониться от удара, признать разделяющую поколения границу и необходимость держаться на расстоянии, удовлетвориться традиционными выражениями привязанности и отказаться от попыток добиться Понимания.

Рут подозревала, что когда-нибудь сама окажется на месте своей матери. И не исключено, что тогда она оглянется на свои сегодняшние терзания, на мысли о Переменах, о Разобщенности и Понимании так же свысока и с той же усмешкой, с какой она сегодня вспоминает период веры в Бога, который пережила в девять-десять лет, или романтическое увлечение Джоном Ленноном, которое было у нее в четырнадцать…