Блабериды - [19]

Мысли зароились в голове. О Филино я помнил, что поселок по каким-то причинам вымирает и стоимость жилья там почти нулевая. В прошлом году филинцы искали учителя начальных классов, предлагая кандидатам готовый дом в пожизненное пользование, но так и не нашли.

Филино упоминал мой покойный отец. Он высказывался о филинцах сочувственно.

Алик, а с ним и Гриша, не любили истории из областных городов и тем более деревень. Алик редко видел область за пределами своего коттеджного поселка и считал, что настоящие события происходят городе, в кабинетах власти, в крайнем случае — на городских свалках. Гриша в силу врожденного аристократизма считал провинцию неспособной породить настоящий повод.

И все же история матери-одиночки из Филино, которую завалило рухнувшей крышей, могла иметь резонанс федерального масштаба, если мне хватит таланта подать её так, чтобы у Гриши в процессе чтения увлажнились очки.

Несколько часов я дозванивался до главы филинской администрации Ивана Дмитриевича, который то был в отъезде, то занят, то обещал перезвонить.

Наконец мне ответил хмурый и потрескивающий от раздражения голос. Я просил об ситуации с Анной Коростелёвой. Иван Дмитриевич срезал каждую мою атаку под корень:

— Да? Ну. Ну. Коростелёва. И что? Я знаю. Выделили деньги. Материалы выделили. Ещё в прошлом месяце. Все сметы есть. Не сделано? Ну не сделано. У неё спросите, почему. У меня она не одна. Вы хотите историю раздуть? Ну раздувайте. Она этого и ждет. А что значит, справедливо? А вы сами, простите, кто?

Колючесть председателя разозлила меня. Я пообещал, что завтра же приеду и посмотрю все на месте, и с угрожающей вежливостью попросил Ивана Дмитриевича сопроводить меня, намекнув, что попутно обращусь за комментарием в пресс-службу губернатора.

Знаю я таких прыщей-царьков, которые окопались в своем райончике и считают себя неуязвимыми.

— Вот я приеду, и мы на месте всё сразу и посмотрим, — повторил я в трубку.

— Да езжайте на здоровье, — буркнул председатель. — Завтра так завтра. Если в район не дернут, я вас встречу. Да. Всё. Отбой.

Я перехватил Гришу на выходе. Он спешил и нервно посматривал на смартфон. Я описал историю в общих чертах и получил отрешённое согласие на поездку.

До выезда на пикет с дольщиками я успел пролистать статью о Филино. Я пропустил обширный блок про зарождение казачьего поселения и развитие каких-то там мануфактур, про стройку ткацкой фабрики, гипсовую шахту и вклад тамошней железнодорожной станции в развитии Нечаевского района.

Значимый факт номер один: до 2004—2005 годов в 40 километрах от Филино находилась база ракетных стратегических войск, ныне расформированная и закрытая.

Факт номер два: местность возле железной дороги на окраинах Филино напоминала игры S.T.A.L.K.E.R. и Fallout вместе взятые. В инстаграмме я нашел фотографа, который снимал здесь перед грозой, накрутив контрастность и четкость снимка до такой степени, что маневровый тепловоз стал мрачно-пёстрой машиной апокалипсиса, небо клубилось чёрной пеной, а коровы на фоне мазутной насыпи выглядели уже мёртвыми. Усиливала эффект стоящая на жёлтой пустоши охранная вышка, непонятно что охраняющая, резервуарный парк заброшенной нефтебазы и полуразрушенная церковь.

Я много раз проезжал поворот на Филино, но в самом посёлке не был. Может быть, через проблемы одной семьи удастся показать историю целого поселка, и даже не поселка, а всей умирающей российской глубинки, где правят князья на «Гелендвагенах», а из достопримечательностей только запущенный дом-музей, столовая и бюро ритуальных услуг, работающее до последнего клиента. Ждать которого осталось недолго.

* * *

Митинг дольщиков «Аламазов» оправдал самые смелые ожидания: он был недолгим из-за пронизывающего ветра и скучным, как годовой отчет. Человек двадцать сбилось на отведенной площадке с внешней стороны «Алмазов», держа в руках плакаты «Воров — к ответу» и «Верните метры бездомным детям», нарисованные фломастерами. Представитель застройщика с трибуны пообещал согласовать план завершения работ, а депутат Алфёров пообещал не оставить это так.

Ко мне присосался дольщик Игорь, с которым мы несколько раз общались по телефону. На вид ему было лет тридцать пять. Куртка надувалась на ветру и оторванный хлястик дёргался ей в такт. Глаза Игоря были сощурены, как у человека, который стоит на причале и безнадежно вглядывается в горизонт. Он все время подступал ко мне, почти наступал на меня, и глядя за линию недостроенных тёмных домов, которые напоминали гнилые зубы, говорил:

— Ты же, это, журналист. Ты же должен правду говорить. Тут не все. Ты не пиши, что их там десять человек пришло. Это для отчетности. Нас тысячи. Не согласовали большой митинг. Разрешили по спискам прийти. Самых тихих взяли. Ты пиши, как есть. Вот этот гондон, что с трибуны сейчас вещал, он деньги и украл. И все, кто над ним, украли. Ты так и пиши, что собрали с людей деньги. Просто вязли и по карманам распихали. И лечат сейчас, что денег нет, но вы держитесь, б. Вот про это пиши. Что воры. Поименно.

На мою ремарку, что я не могу обвинять кого-то в воровстве до решения суда, которого нет даже в планах, Игорь закивал: