Битый лед - [3]

Старпом — это гроза экипажа, бдительный страж дисциплины и порядка. Удивительно, как наш интеллигентнейший Леонид Иванович при своем характере справляется со своими обязанностями. Или можно быть хорошим «чифом» и без рыканья? Впрочем на такого, как Женя Зиновенко, не порычишь…

18 июня в полдень открылся Диксон.

В тридцатые годы редко какой мальчишка не произносил с замиранием сердца это звучное слово! Здесь бункеровались прославленные наши ледоколы, отсюда шли метеосводки и радиограммы покорителям Ледовитого океана. Рос порт, рос поселок. Немудрено, что мы с нетерпением ждали, когда катер доставит нас в порт. Широкая бухта была пустынна, вдалеке на приземистом берегу белели постройки, виднелись тоненькие, как иголки, мачты радиостанции.

…Легко переваливаясь с волны на волну, катер бежит по темно-коричневой воде, и по мере приближения к порту я убеждаюсь в своей ошибке. Бухта вовсе не пустынна. На рейде уже видны черно-белые обводы нашего молочного брата «Вали Котика». А неподалеку грузно осело в воде судно с маловразумительным названием «Алапаевсклес». По словам капитана, где-то неподалеку, за островом, нас поджидает атомоход «Ленин».

Катер ткнулся в причал.

Деревянные оштукатуренные дома, деревянные тротуары. Поселок в самых различных направлениях пересекают овраги, заваленные ржавыми бочками, банками из-под консервов. В вечную мерзлоту их не зароешь, на материк не повезешь… Бродят ко всему равнодушные лохматые псы. Прохожих почти не видно, хотя время не позднее — 5 часов вечера. Мостовых в обычном понимании этого слова нет. Черная, утрамбованная колесами земля, кое-где островки чахлой травы. Зато почти в каждом окне цветы.

Резкий порывистый ветер не очень-то располагает к прогулкам. Тем не менее Иванников ведет нас к главной достопримечательности поселка — памятнику Никифору Бегичеву, неутомимому полярному следопыту, потом на могилу П. Тессема, спутника Руаля Амундсена. Идем го по мостикам, то по коробам. Внутри коробов трубы: отопление, вода, канализация… Коробы, как и овраги, тянутся по всем направлениям. Капитан поворачивает влево и твердым шагом направляется к столовой, она же ресторан. Там только сливовый сок…

На дверях магазинов повисли амбарные замки: идет приемка товаров. Их доставил «Алапаевсклес».

Возлагаем надежды на завтрашний день. Но завтрашнего дня у нас не оказалось. Из штаба морских операций поступила команда «Сниматься!».

Суда кильватерной колонной вытягивались из бухты, когда в микрофоне мы услышали чуть хрипловатый голос. Говорил начштаба Анатолий Тимофеевич Кошицкий. «Ледовая обстановка благоприятная, припай формировался при юго-восточных ветрах и поэтому плотность его невелика, благодаря наличию мощных ледоколов стало возможным начать проводку на несколько дней раньше, чем в прошлом году…»

Голос Кошицкого звучал уверенно и оптимистично. И мне представилась черно-желтая громада атомохода, раскалывающая, как сахар, белые плиты припая, голубая полоса воды за его кормой и наши «пионеры», весело бегущие по этой полосе…

Караван вошел во льды, едва мы покинули Диксон. Сначала это был мелко битый лед, потом он стал крупно битым и, наконец, превратился в сплошное, куда ни глянь, поле. На нем темнели покоящиеся в ледяных чашах промоины — снежницы. Эти озерки — то пронзительной синевы, когда проглядывало солнце, то черные, когда оно скрывалось за облаками, — образовывали узоры самой фантастической формы. А посреди этого ледяного ковра тянулась полоса битого льда — канал, проделанный ледоколом «Красин».

Забегая вперед, скажу, что пару дней спустя мне довелось лететь на ледовую разведку. Так вот, с борта вертолета канал представлялся разъезженной, ухабистой дорогой где-нибудь посреди заснеженных полей, и снежницы уже были не снежницами, а просто лужицами.

Но это было сверху, с воздуха.

Внизу все было куда сложнее. Задул северо-западный ветер. Он прижимал льды к материку, сужал и без того узкий канал, по которому мы шли…

Стрелка машинного телеграфа стоит на «самом полном», вахтенный механик Слава Соболь выжимает из дизеля максимальное число оборотов, а «Щербацевич» не продвигается ни на метр.

Настойчиво и мягко припай вдавливал в себя караван… И тогда атомоход стал поочередно брать суда «на усы» и дотаскивать до чистой воды.

Брать «на усы» означает следующее: через клюзы теплохода, как через ноздри, продергивается толстенный трос. Этот трос передают на ледокол, и его полутораметровая в диаметре лебедка подтягивает нашего «Щербацевича» к корме. При этом форштевень судна входит в прорезь кормы атомохода.

Требуется недюжинное мастерство, чтобы осуществить эту филигранную по точности операцию в густом крошеве разбитого припая. И ледовые капитаны обладали этим мастерством в полной мере. Пройдет несколько дней, и старпом атомохода Сергей Арсентьевич Сметанин скажет мне: «А вы знаете, настоящих ледовых капитанов меньше, чем космонавтов…» Я ничуть не хочу приуменьшать славу покорителей космоса, но в чем-то Сергей Арсентьевич прав.

Идем «на усах». Из-под корпуса атомохода выворачиваются многотонные льдины и не спеша опрокидываются белыми шапками вниз, в черную воду. Их бледно-синие бока то и дело задевают «Щербацевича», и он вздрагивает от киля до клотика и еще плотнее прижимается к атомоходу.