Битва за любовь - [40]

— Мы все-таки выйдем и выпьем на воздухе, — сказал он, ведя дам сквозь толпу. — Когда я приехал сюда, гостиница выглядела такой тихой. Терпеть не могу эту шляющуюся везде богему.

Когда они вышли в полумрак ночи, Иветта сказала с улыбкой:

— Я и сама из этих шляющихся типов и начинаю чувствовать, что тоже не выношу нас.

— Ради Бога, извините. — Хью вначале смутился. — Я решил, что раз вы подруга Кэтрин… — он замолчал, не зная, как закончить разговор.

Иветта снова пожала узкими плечиками:

— Вы, безусловно, правы насчет нас, мистер Мэнпинг. Мы серы и однообразны.

— Я этого не говорил! Серый, скорее, я, а вы… вы, наоборот, очень яркая для меня. Уж, пожалуйста, извините меня.

— Вы уже говорили это. Вы прощены! — Иветта заглянула в машину сквозь стекло: — Так вот он, ваш маленький сын. Он похож на вас, Кэтрин!

— Боюсь, что да.

— Почему — боюсь? Для вас это так хорошо. Он не напоминает вам постоянно о муже, которого вы потеряли, и не будет напоминать другому, за которого вы выйдете, что он не первый. Но мистер Мэнпинг, конечно, знал отца мальчика?

— Я был его шафером, — чопорно ответил Хью.

— Так полагается по традиции? Шафер утешает… — она остановилась и сказала более спокойным тоном: — Извините меня. Я там пила, потому что вдруг мне стало скучно, скучно, скучно! Я выпила лишнего. Я сяду в машину?

Она скользнула на переднее сиденье и, когда дверь закрылась, стала разглядывать свои пальцы. Кэтрин быстро выпила и отдала бокал Хью.

— Мне нужно ехать, — прошептала она. — Завтра увидимся.

Озадаченный и озабоченный, Хью стоял и смотрел, как они уехали. Кэтрин могла представить себе, как он качает головой, пробираясь обратно к бару, а потом наверх, в свой номер. Люди без конца обсуждающие то, что он называет «ерундой», и все время пьющие без видимых причин, были совершенно непостижимы для Хью Мэнпинга.

Кэтрин сказала:

— Пожалуй, поздновато для Тимоти. Если не возражаете, я сначала отвезу домой его, а потом уже вас. Опустите немного ваше стекло. Вам будет лучше от свежего воздуха.

Иветта кое-как опустила стекло на двери. Тонким голоском сказала:

— У меня нет привычки пить три или четыре бокала. Несколько человек были у нас дома, пили чай, и мы их отвезли в гостиницу. Пока я там сидела, я думала о бессмысленности моей жизни, о моей бесполезности…

— Ну, глупости. Вам просто захотелось пожалеть себя.

В голосе Иветты появилась враждебность:

— Вы, конечно, очень храбрая, но вы не темпераментная. А если человек все чувствует так остро, как я, ему нужна какая-то отдушина.

— Я думаю, что вы счастливая. Вы живете на прелестной вилле, как сестра врача, у вас есть возможность каждый день помогать людям, которым тяжело из-за того, что у них кто-то в семье болен. Да поговорить с ними, хоть несколько слов сказать по телефону — вот уж и сделали доброе дело. И, по-моему, эта толпа, в которой вы бываете, и она может быть интересна, если бы вы видели их реже и не принимали их так всерьез.

— Это очень мило с вашей стороны — напомнить мне о моем счастье. Вы думаете, что я все раскаиваюсь, что не вышла за этого глупого адвоката? Ошибаетесь.

Разговор оборвался, потому что они приехали на виллу Шосси. Кэтрин отвела Тимоти домой, сказав Луизе, чтобы она покормила его и сразу уложила спать, и обещала скоро приехать и пожелать ему «спокойной ночи».

— Скажите ему сейчас «спокойной ночи», мадам, — посоветовала рассудительная Луиза, — тогда вам не придется торопиться.

Кэтрин поцеловала сына и ушла. Она так любила эти полчаса с Тимоти перед сном и жалела, когда лишалась их. Но она была спокойна: с Луизой ему будет хорошо, а вот об Иветте Селье она беспокоилась. Что происходит с этой женщиной? Она не была слабовольной. Несмотря на привязанность к своей компании, у нее были твердые моральные устои. И тем не менее она несчастна, недовольна собой, постоянно пребывает в состоянии, близком к неврозу. Но по натуре она слишком Селье, чтобы полностью сдаться.

Кэтрин включила зажигание и поехала назад, к муниципальной дороге. Иветта, свернувшись клубочком, сидела в своем углу — маленькая одинокая фигурка, но голова поднята с некоторым вызовом. Они проехали по полуосвещенным улицам маленького города и повернули наверх, к виллам на горах.

— Я вам должна объяснить, — сказала Иветта наконец.

— Пожалуйста, не считайте, что вы что-то должны. У всех у нас бывает такое, и мы ведем себя по-своему, когда расстроены.

— Значит, догадались. — Тон Иветты был невыразителен и безразличен. Она повторила тот вопрос, который Кэтрин задавала себе: — Что происходит со мной? Я люблю Филиппа больше всех на свете, но все-таки, когда становится ясно, что он хочет жениться на ком-то, кого мы оба любим, меня это потрясает до глубины души. Наверное, я все-таки сумасшедшая.

У Кэтрин пересохло в горле, и она крепко сжала пальцы на руле.

— А когда стало очевидно, что Филипп собирается жениться? — спросила она. — Только сегодня?

— Я вам говорила, что надеялась, — сказала Иветта. — Мне очень нравится Марсель — она не дилетантка с претензиями, но очень хороший человек, желающий развивать свой талант. Может быть, в своем желании выйти за Филиппа она эгоистична, но это можно ей простить. Сегодня она приехала днем к ленчу, к нам обоим. Филипп опоздал и сказал, что хочет только выпить кофе у себя в кабинете. Марсель понесла кофе к нему и оставалась там какое-то время. Когда она вернулась ко мне в столовую, она выглядела какой-то приятно взволнованной. Я ее поддразнила, а она сказала, что Филипп в каком-то странном состоянии, как будто злится на что-то, но не на Марсель — на нее он никогда не может сердиться. Он сказал ей, что она просто замечательное противоядие против отвратительного утра, которое у него было. Я была… очень довольна.