Битва за Иерусалим - [123]

*

Весть об освобождении Иерусалима достигла не одного только фронта: она проникла и в тюрьму Эль- Маза в Египте, в которой находились в заключении люди-амфибии и летчики, взятые в плен в первые дни войны при выполнении заданий в глубине вражеского тыла и во время бомбардировок. Из ограниченной информации, полученной ими до плена, они могли составить себе некоторое представление о победе на египетском фронте. Что касается иорданского и сирийского фронтов, то тут было полное отсутствие сведений, не помогли и полученные позднее письма из дому. Письма эти (в одном из них попытались намекнуть на происшедшее, использовав уменьшительное слово «стенушка») вызвали в «израильской колонии в Каире» лишь споры и недоумение. «Стенушка» так и осталась нерасшифрованной…

Спустя несколько недель в тюрьму Эль-Маза на имя одного из пленных прибыла посылка от родителей. Она была завернута в обрывок израильской газеты, на который поначалу никто не обратил внимания. Посылку вскрыли, а газетный обрывок был отправлен в мусорный ящик. Позднее другой пленный, проходя мимо ящика, неожиданно заметил в нем что-то, чего он никак не ожидал увидеть в египетской тюрьме. Он нагнулся, поднял скомканную газету, расправил обрывок и, к своему удивлению, увидел часть столбца из газеты «Давар» от 18.6.67. То была всего-навсего внутренняя полоса без особых новостей, но на полосе имелся снимок Западной стены в сопровождении нескольких деловых строчек по поводу споров, идущих в стране, как следует поступить со Стеной. Остальное заключенным Эль-Маза было уже само собой понятным.

«Мы были от радости хмельными, — рассказал после возвращения один из них, — но, конечно, тюремщикам старались этого не показывать».

Вернемся, однако, ко дню освобождения Старого города и вести об этом, долетевшей и до Эль-Ариша, где в это время находилась создательница «Золотого Иерусалима» Нооми Шемер, участвовавшая в концертах военного ансамбля на передовой.

Время было вечернее, сгущались сумерки. Группа артистов сидела возле памятника, поставленного египтянами на окраине Эль-Ариша в ознаменование синайской «победы». Среди них была и Нооми. На горизонте гулко рвались снаряды. Темнота то и дело разрывалась вспышками огня. Оставалось лишь надеяться, что солдаты выйдут благополучно из боя за город.

В семь часов вечера кто-то включил приемник. Шла передача, описывающая вступление парашютистов на площадку перед Стеной. Все умолкли. «Никто не проронил ни слова, — говорит Нооми, — до того все мы были взволнованы». Неожиданно она услышала, что парашютисты перед Стеной поют ее песню как боевой гимн.

Иссякла там вода в колодцах,

Базар уж не шумит.

Нет хода нам на Храмовую гору,

И Старый город спит.

Вокруг еще слышался гул орудий, раздавалась стрельба, пролетали самолеты. Нооми слышала лишь пение солдат. Это было как будто в сновидении. Чувство безграничного счастья затопило ее, — после такого не страшно даже умереть.

Возникла мысль: «Раз облик города изменился, наверное, и песню надо изменить?»

Она засела за работу и сочинила два новых куплета.

Через час, когда вернувшиеся после боя солдаты собрались в пальмовом лесу, перед ними в белом платье стояла Нооми. Она впервые исполнила обновленный вариант песни:

Вернулись к площади, к колодцам,

Базар, как встарь, шумит,

И тубный глас зовет нас к Храму,

Где Старый город спит.[21]

Овация и восторженные аплодисменты не давали исполнительнице перейти к следующему куплету:

В утесе скрытый вход в пещеры

Сияньем озарен,

И к морю Мертвому вернемся

Дорогой Иерихон.

Позднее Нооми Шемер пришла к правильному решению: не делать из лирической песни победного марша и исполняла песню так же, как до освобождения Иерусалима («Ведь Старый город мы тоже не переделываем. Наоборот — стараемся сохранить его изначальный облик»).

*

И все-таки песня зазвучала по-новому. Пролитая кровь, раскаленный свинец и сталь, дым и копоть сражений — все, что довелось увидеть парашютисту Ариэлю, проникли в текст. Песнь тоски превратилась в песнь войны.

«Сидели мы, я и несколько моих товарищей-бойцов, подле Стены, — рассказывает Ариэль, — и наблюдали за устремившейся к Стене массой народа. В нас проснулось какое-то недоброжелательство, может быть, потому, что мы пришли сюда прямо из боя, а они — услышав об освобождении города по радио. Возникло желание как-то одернуть многих, сказать им: «Нет! Это совсем не так, как вам кажется! Здесь была война! Здесь лилась кровь!»

Быть может, это и побудило меня написать песню «Иерусалим смертельного свинца», как бы в дополнение к песне «Золотой Иерусалим», которая нравилась мне, как и всем. Но я участвовал в освобождении Иерусалима и знал, во что оно обошлось. И что мне хотелось, так это сказать: «Одну минуточку, господа! Да, сегодня у нас есть Стена Плача, — но столько-то и столько-то матерей, потерявших сыновей заплатили за это страшную цену. Народ Израиля, ты теперь можешь вступить в Старый Иерусалим, но не забывай, что до тебя здесь в тела моих товарищей проник свинец, сразивший их».

Так родились строки:

Как вихрь в атаку полк рванулся

В крови, в дыму, в огне.

И к той, чей мальчик не вернулся,