Битва у Триполи - [6]
Слушаясь порыва моего сердца, пальмы простирались, как длинная трость цвета китайской туши, разбивая свои жидкие султаны о блестящий флер млечного пути.
Прозрачность ночи такова, что наши лбы касаются звезд. Я чувствую себя взнесенным к самому небу, увлеченным в даль моими размножившимися глазами, которые дают залп взглядов, как пули наших многострельных ружей, по направлению к оазису, в пустыне, на неисчислимое расстояние.
Небосвод предлагает мне свою свежую наготу. Мне жалко, мне нестерпимо жалко эти огромные оливковые деревья, которые прямо сгибаются под белой и сочной тяжестью этих слишком разбухших звезд.
Огромные, белые, белые, жидкие звезды, которые текут, как лучезарное молоко, по стволам пальм, и там и сям раздавливают ячмень, пшеницу и люцерну! О, колоссальные капли восхитительного молока!..
Вот, дальше, отражающиеся блесткие шары настоящей слоновой кости. Некоторые звезды-шары закованы в пылающее серебро, которое ослепляет. Они качаются, зацепившись за деревья волокнами своих лучей.
Около меня, сквозь листву, одна звезда спускается, удивительно похожая на маленькую обезьянку уистити, всю осыпанную снегом… Вот она повисла, уцепясь своей самой длинной рукой, мохнатой и в то же время перламутровой, на этой высокой ветке… Как они красивы над головой, эти бесчисленные подруги!.. Звезды, или скорей — тонкие прорешки в голубом шелке небесного свода, натертого теплыми духами.
Передо мной юнга, стоящий на часах, образует в опыленном мраке пустыни треугольный эбеновый силуэт: он несет на своей спине свое ночное одеяло, как зендадо. Будят в глубине траншеи моряка, который должен сменить его на часах. О, бедный спящий, который потягивается, не понимает ничего, отказывается понимать что-либо, бранится и потом внезапно встает, в полной боевой дисциплине, весь омытый сном.
Остальные мирно храпят, как прибой в глубине одинокой бухты. Траншея имеет для них кислый и прогорклый запах трюма, с его отважным и сладким качанием, качанием, покачиванием!..
Вот этот сонливец во власти кошмара, лицом в песок, яростно говорит глубоким духам земли. Около него другое тело, которое дрожит, сладко отдается длинным, дымным рукам, которые из глубины тосканской деревушки, усыпленной под луной, простираются, такие печальные, такие страшно печальные, простираются через море к африканским аванпостам.
Остервенелые и зловещие диалоги. Иногда крышка ящика с провиантом, падая, производит шум выстрела. Часовой, начинающий свой бдительный и зоркий караул, трясет свое одеяло с шумом далекой канонады, потом взваливает это одеяло на спину, черный треугольник, и стоит неподвижный против свежего и полного козней дыхания пустыни.
— Проклятие! Потушите это! — Савино говорит яростно, тихим голосом. — Я не хочу, чтобы курили в траншеях!..
Шепоты замирают под непрерывным броском падающих звезд, образующих изумительный золотящийся позвоночник на небосводе. Самая прекрасная из всех звезд спускается, как розовая чайка, касаясь гребней траншей, к Гаргарешу.
Она, вероятно, задевает курок ружья; осуществленное желание; чу! выстрел! Бах!
Тревожное, долгое молчание… Это был ложный переполох. Однако, все африканские собаки-колдуны просыпаются в глубокой пальмовой роще, среди судорог тропинок; просыпаются огромные пресмыкающиеся и спрятавшиеся крокодилы.
Собаки белые, чересчур белые, омытые луной и страхом, волкодавы с слишком добрыми глазами, элегантные бездельники складов солонины, тонкие знатоки засад и падали, мрачные и зловещие вестники, ошейники которых набиты письмами…
Танцуя всеми четырьмя ногами в трупе, выгнув хребты, встряхнув их голосами, похожими на визг блока и стук молотка, эти белые собаки без конца ворчат на пугающие тени, которыми полны высокоствольные леса. И это бесконечные цепи мрачных криков, кусающих друг друга; носятся из чащи в чащу, по пустым тропинкам, длинным кулуарам монотонных рыданий и человеческих жалоб…
О, лишь бы это не был крик безмерного отчаяния, подобный тому, какой испускает еврейский квартал, обвитый внезапной паникой во время арабского восстания!..
Ну, вот еще! Я доверяю нашим часовым, которые бодрствуют, со штыками наперевес, на низких сообщающихся террасах Триполи, вокруг задыхающейся мельницы, колоссальных легких города, красные окна которого как будто пробиты шрапнелью.
Свежая заря необъяснимо опьяняет своей белизной пальмовый лес. Я узнаю рефлектор крейсера «Сицилия», чей грандиозный сноп обливает дружеской нежностью суровые траншеи.
Мы все смочены сверхъестественным светом, среди груд, лавин разбитых горшков и камней, которые без конца кидают нам крики голосящих собак.
Скверные, запыхавшиеся певцы. Тревожная репетиция оперы в кишащем полумраке большого театра, разрезанного надвое длинной полосой электрического света.
Внезапно, для того, чтобы заглушить ослепительный голос всех звезд и подземное крещендо оркестра, ослепительный свет рефлектора бросается к зениту, разбивается на два обломка распыленного серебра, второй из которых спускается там, осыпается там, там в глубине декораций горизонта, во вражеском лагере.
— Черт возьми, оптический обман! У турок нет рефлекторов!
Впервые на русском два парадоксальных и дерзких эссе о том, как соблазнить женщину, используя весь арсенал настоящего мужчины-футуриста, и о том, как быть футуристом за столом, угощаясь, например, механизированной куриной тушкой, утыканной помпонами алюминиевого цвета, или колбасой под соусом из кофе и одеколона… Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1944) – основатель, вождь и идейный вдохновитель футуризма, один из крупнейших итальянских поэтов, фигура эксцентричная и оригинальная. Дважды побывал в России, о чем оставил колоритные, умопомрачительно смешные зарисовки, в частности в эссе «Как соблазняют женщин».
«Футурист Мафарка. Африканский роман» – полновесная «пощечина общественному вкусу», отвешенная Т. Ф. Маринетти в 1909 году, вскоре после «Манифеста футуристов». Переведенная на русский язык Вадимом Шершеневичем и выпущенная им в маленьком московском издательстве в 1916 году, эта книга не переиздавалась в России ровно сто лет, став библиографическим раритетом. Нынешнее издание полностью воспроизводит русский текст Шершеневича и восполняет купюры, сделанные им из цензурных соображений. Предисловие Е. Бобринской.
В 1930 г. Ф. Т. Маринетти вновь посетил Египет, где 22 декабря 1876 г. в египетской Александрии появился на свет будущий основатель футуризма. Результатом этой поездки стала целая серия очерков, печатавшихся один за другим на страницах туринской «Народной газеты» («Gazzetta del Popolo») с марта 1930 по декабрь 1931 г. В дальнейшем они вышли под одной обложкой под названием «Очарование Египта» (1933). Эта небольшая лиричная книга экстатического проповедника железных дорог, прогресса и войны, написанная о древнем вневременном Египте, максимально, казалось бы, далёком от столь милой автору футуристической эстетики, до сих пор была неизвестна русскому читателю.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
В своей новой книге видный исследователь Античности Ангелос Ханиотис рассматривает эпоху эллинизма в неожиданном ракурсе. Он не ограничивает период эллинизма традиционными хронологическими рамками — от завоеваний Александра Македонского до падения царства Птолемеев (336–30 гг. до н. э.), но говорит о «долгом эллинизме», то есть предлагает читателям взглянуть, как греческий мир, в предыдущую эпоху раскинувшийся от Средиземноморья до Индии, существовал в рамках ранней Римской империи, вплоть до смерти императора Адриана (138 г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На основе многочисленных первоисточников исследованы общественно-политические, социально-экономические и культурные отношения горного края Армении — Сюника в эпоху развитого феодализма. Показана освободительная борьба закавказских народов в период нашествий турок-сельджуков, монголов и других восточных завоевателей. Введены в научный оборот новые письменные источники, в частности, лапидарные надписи, обнаруженные автором при раскопках усыпальницы сюникских правителей — монастыря Ваанаванк. Предназначена для историков-медиевистов, а также для широкого круга читателей.
В книге рассказывается об истории открытия и исследованиях одной из самых древних и загадочных культур доколумбовой Мезоамерики — ольмекской культуры. Дается характеристика наиболее крупных ольмекских центров (Сан-Лоренсо, Ла-Венты, Трес-Сапотес), рассматриваются проблемы интерпретации ольмекского искусства и религиозной системы. Автор — Табарев Андрей Владимирович — доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института археологии и этнографии Сибирского отделения РАН. Основная сфера интересов — культуры каменного века тихоокеанского бассейна и доколумбовой Америки;.
Грацианский Николай Павлович. О разделах земель у бургундов и у вестготов // Средние века. Выпуск 1. М.; Л., 1942. стр. 7—19.
Книга для чтения стройно, в меру детально, увлекательно освещает историю возникновения, развития, расцвета и падения Ромейского царства — Византийской империи, историю византийской Церкви, культуры и искусства, экономику, повседневную жизнь и менталитет византийцев. Разделы первых двух частей книги сопровождаются заданиями для самостоятельной работы, самообучения и подборкой письменных источников, позволяющих читателям изучать факты и развивать навыки самостоятельного критического осмысления прочитанного.
И. С. Лукаш (1892–1940) известен как видный прозаик эмиграции, автор исторических и биографических романов и рассказов. Менее известно то, что Лукаш начинал свою литературную карьеру как эгофутурист, создатель миниатюр и стихотворений в прозе, насыщенных фантастическими и макабрическими образами вампиров, зловещих старух, оживающих мертвецов, рушащихся городов будущего, смерти и тления. В настоящей книге впервые собраны произведения эгофутуристического периода творчества И. Лукаша, включая полностью воспроизведенный сборник «Цветы ядовитые» (1910).
Книга представляет собой незавершенную антологию русского поэтического авангарда, составленную выдающимся русским поэтом, чувашем Г. Айги (1934–2006).Задуманная в годы, когда наследие русского авангарда во многом оставалось под спудом, книга Г. Айги по сей день сохраняет свою ценность как диалог признанного продолжателя традиций европейского и русского авангарда со своими предшественниками, а иногда и друзьями — такими, как А. Крученых.Г. Айги, поэт с мировой славой и лауреат многочисленных зарубежных и российских литературных премий, не только щедро делится с читателем текстами поэтического авангарда начала ХХ века, но и сопровождает их статьями, в которых сочетает тончайшие наблюдения мастера стиха и широту познаний историка литературы, проработавшего немало лет в московском Государственном Музее В.
Книга является первым современным изданием произведений «футуриста жизни» Владимира Гольцшмидта (1891?-1957), поэта, агитатора, культуриста и одного из зачинателей жанра артистического перформанса.Основатель московского «Кафе поэтов» и создатель памятника самому себе, авантюрист и йог, ломавший о собственную голову доски во время выступлений, Гольцшмидт остался легендарной фигурой в истории русского футуризма.В данном издании полностью воспроизводится единственная и редчайшая книга стихов и манифестов Гольцшмидта «Послания Владимира жизни с пути к истине», изданная на Камчатке в 1919 году, а также публикуется свод мемуаров и критических статей об этом недооцененном деятеле русского авангарда.http://ruslit.traumlibrary.net.
В новом выпуске «Библиотеки авангарда» — первое переиздание романа поэта, прозаика, художника, авиатора, виднейшего участника футуристического движения В. В. Каменского «27 приключений Хорта Джойс» (1924). Опираясь на традиции авантюрной и научно-фантастической литературы, Каменский синтезирует в своем романе многочисленные сквозные темы собственного творчества, выдвигает представление о действенной, управляющей событиями «радио-мысли» и идеи, близкие к концепции ноосферы. Одновременно в романе властно звучат центральные для Каменского мотивы единения с природой, возрождения в смерти.