Битва двух империй, 1805–1812 - [36]
С другой стороны, значительная часть дворянства поддерживала царя, не спрашивая, почему и зачем он начинает войну. В своем дневнике молодой чиновник Степан Петрович Жихарев записал: «Государь, вероятно, знает и без того, что мнение Москвы состоит единственно в том, чтоб не иметь никакого мнения, а делать только угодное государю, в полной к нему доверенности»[59].
Молодые офицеры, как им и положено, храбрились. Вообще, следует отметить, что в ту эпоху армия смотрела на войну совершенно иначе, чем в XX или XXI веке. Относительно небольшие, по меркам современности, технические средства уничтожения той эпохи, эффектные мундиры, торжественная красота генеральных сражений с их развевающимися знаменами и военной музыкой и, наконец, возможность отличиться в бою, получить высокий социальный престиж приводили к тому, что для профессионалов война была событием скорее желанным, чем пугающим. Особенно это чувствовалось в тех армиях, которые привыкли побеждать. Русская армия, овеянная победами Суворова, не сомневалась в успехе. «Трудно представить, какой дух одушевлял тогда всех нас, русских воинов, и какая странная и смешная самонадеянность была спутницей такого благородного чувства. Нам казалось, что мы идем прямо в Париж»[60], — вспоминал гвардейский офицер И. С. Жаркевич.
Наконец, наиболее образованные слои дворянства, подобно герою романа «Война и мир» Пьеру Безухову, смотрели на войну с непониманием. Уже упоминавшийся выдающийся русский историк и публицист Н. М. Карамзин написал тогда слова, которые Л. Н. Толстой, немного переработав, и вложил в уста своего героя: «Россия привела в движение все силы свои, чтобы помогать Англии и Вене, то есть служить им орудием в их злобе на Францию без всякой особенной для себя выгоды… Что будет далее — известно Богу, но людям известны соделанные нами политические ошибки, но люди говорят: для чего граф Морков сердил Бонапарте в Париже? Для чего мы легкомысленно войною навлекли отдаленные тучи на Россию?»[61]
Итак, война началась. Война абсурдная, ибо в ней не были по-настоящему заинтересованы ни Россия, ни Австрия, ни другие континентальные державы — участницы коалиции, ни тем более Франция.
В этот момент, собрав войска в булонском лагере, Наполеон надеялся одним ударом закончить бесконечный англофранцузский спор. Император и его солдаты с надеждой всматривались в горизонт, с замиранием сердца ожидая увидеть паруса французских эскадр, которые должны были войти в Ла-Манш и, сковав боем главные силы английского флота, открыть дорогу лёгким десантным судам, в задачу которых входила переброска войск на берега туманного Альбиона. Однако надеждам французского полководца не суждено было сбыться. Нерешительный командующий французскими эскадрами адмирал Вильнёв так и не отважился проложить путь в Ла-Манш и совершить манёвр, который должен был решить участь Британии. В августе 1805 г. Наполеон получил известия о наступлении войск Коалиции у него в тылу и, недолго думая, развернул свои войска на 180 градусов.
У войск Коалиции было значительное численное преимущество (около полумиллиона человек против, примерно, 250 тыс. французов). Однако план войны, составленный союзниками, полностью отражал политическую подоплеку конфликта. Царь хотел вовлечь в Коалицию как можно больше держав, стать кумиром Европы. Поэтому силы союзников были разбросаны на огромном пространстве континента. С огромными трудностями, ценой гигантских материальных затрат, десятки тысяч русских солдат были переброшены одни на север, другие на юг Европы (в Неаполитанское королевство) для того, чтобы вовлечь в Коалицию новые страны. Со стратегической точки зрения, это распыление войск оказалось совершенно бесполезно. Наполеон, сконцентрировав силы на решающем направлении, действовал так стремительно, что фланговые «диверсии» привели только к пустой трате сил.
На главных театрах военных действий — южногерманском и североитальянском, война развивалась так, как и следовало ожидать. Понимая, что основные события произойдут в Германии, австрийское командование, тем не менее, послало свои лучшие полки в Северную Италию, потому что там командовал эрцгерцог Карл. Он был противником этой войны и поэтому не получил руководство на решающем участке, но как брата императора его не могли совсем «обидеть». А выдвинутую вперед армию поручили бездарности, каким был генерал Макк, и это также произошло по политическим соображениям, ибо незадачливый генерал был одним из немногих сторонников войны.
Опять-таки по политическим соображениям Макк начал наступление гораздо раньше всех остальных, стремясь, с одной стороны, оправдать оказанное ему доверие, а с другой стороны, опять из соображений политики, он надеялся вовлечь в антифранцузский союз Баварию и другие государства юго-запада Германии. В результате получилось такое абсурдное размещение войск, которого не мог бы сделать намеренно засланный в штаб вражеский агент. В то время, когда меньшая часть австрийской армии буквально побежала вперед в Баварию, ее большая и лучшая часть спокойно стояла на равнинах Ломбардии и не начинала военные действия в ожидании, что из всего этого получится. В то же время только малая часть русских войск (Подольская армия Кутузова) двинулась в Австрию, причем расстояние от армии Кутузова до армии Макка было такое, что надеяться на их совместные действия перед лицом активного неприятеля просто не приходилось.
