Битов, или Новые сведения о человеке - [32]

Июнь 2019

Игорь Сид [20]

Геопоэт, или По дороге на Лхасу

«Вообще же, письмо есть освобождение…

Путешествие, пересечение пространства, есть познание и тоже освобождение…»

Андрей Битов, 2006

Вот, остановилась жизнь человека, целиком погрузился он в янтарь прошлого, кажется неподвижным. И кажется, что можно уже измерить масштаб. Подходишь с линейкой, с лекалами. Андрей Георгиевич Битов, человек экстраординарной субъектности, на самом деле уже очень давно – объект, объект исследования. Однако в сторону, культурология, прочь, лингвистика. Битов – бездонный материал для авторской антропологии.

А. Битов на конференции по геопоэтике

Антропологический статус Андрея Битова, это было ясно уже давно, – геопоэт. В его лице явлен нам образ писателя-и-путешественника. Не путешествующий писатель (таких большинство), не пишущий путешественник (тоже много), а живое воплощение теории путешествий.

Теория эта (детище XXI века, а инструмент уже, возможно, не ранее чем XXII) постулирует тождество путешествия как перемещения в географическом пространстве, текста как нарратива и судьбы как жизненного пути. Триединство метафорическое, но не только. Книга может стать путешествием, а путешествие – целой жизнью, и так далее.

Географическое странствие и письмо для А.Б. неразрывны, и они то и дело забегают вперед друг друга:

«Я сам после первого путешествия, отправляясь в путь, уже всегда заранее знал, что я напишу. И ехал только за правом это написать. Как бы за оплодотворением уже сложившегося сюжета…» (АБ)

Многим запомнилась его строчка на старте литературной биографии: «Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь…» А первое осознанное движение к литературе – в четыре года. Зима 41/42-го, письмо матери к отцу на Урал, где тот в эвакуации вместе со своим предприятием: «…младший мечтает быть писателем (?!)». И это в Питере, во время блокады.

И практически одновременно начинается первое путешествие:

«…весной 42-го года через Ладогу, по тающему льду, в марте – апреле. И мне кажется, что я капитан на корабле, поскольку грузовик идет колесами полностью в воде, с брызгами как от катера. И мне не страшно… Потому что рядом мама. Мама и есть мой первый, так сказать, руководитель экспедиций».

В этом исходе, видимо, корни персонального модуса путешествия у Битова: как правило, это тот или иной вариант бегства, даже когда речь идет о геологической экспедиции. Порой даже эскапада – пожалуй, что сразу в обоих смыслах:

«…Побег от врага! Врагом была система, и от нее можно было убежать в любую сторону. Она была всюду, но ты был наиболее уязвим там, где живешь». «Бегство – здоровое стремление. Удрать из прайда… Удрать от семьи!.. На законных причем основаниях, – ведь для меня это бывало всегда одновременно работой, заработком».

Абсолютно номадическая – кочевническая – сущность героя открывается воображаемому биографу, просматривающему железнодорожные билеты «СПб. – Москва» и обратно: А.Б. всю жизнь «по семейным обстоятельствам» кочевал между двумя столицами и, за редчайшим исключением, не находился больше месяца на одном месте. Называл себя в шутку «почетным железнодорожником Октябрьской железной дороги». В эссе «Исповедь двоеженца» писал о разрывавшей его душу любви к двум этим соседним, но внутренне взаимно полярным локусам, в каждом из которых его считали «изменником». И ровно посередине жизненного срока, с точностью до полугода, точнее пусть высчитывают архивисты, – смена прописки с питерской на московскую: о чем бы такая точность?

Однако же не только геопоэтика, то есть страсти по пространству… Битов – мэтр зоософии. За двадцать лет до Деррида с его «L’animal que donc je suis» он понял, что «животное» – это «сведения о человеке», это прежде всего разговор о тебе самом. Вместе с двумя другими главными птицеведами русской литературы – Виктором Ковалем и Михаилом Эпштейном – А.Б. выступал на круглом столе «Epea pteroenta, или Птичий базар. Птица в небе и в литературе» в Институте проблем экологии и эволюции (название почтенной организации вселяло уверенность, что у нас проблемы не только с экологией, но и с эволюцией). «Орнитология духа» – так вспоминали впоследствии слушатели.

Дружба с Виктором Дольником была прямым отражением непрямой связи литературы и биологии. Если птицы, пойманные в силки, почему-либо умирали, ученые считали своим долгом их приготовить, как дичь, и съесть. Органично преосуществлять природные циклы – не в этом ли базис орнитологии духа?

«Неожиданный и яркий, как птичка колибри, микроинфаркт Даура»… «Колхидский странник» Даур Зантария, писатель и геопоэт Кавказа, – отдельная тема. Близкий литературный друг, от которого А.Б. ожидал очень многого, ушедший очень рано. В 80-е Битов пишет о нем в «Оглашенных»; в новом веке посвящает его памяти новые тексты. Абхазия Даура – один из ключевых маршрутов путешествий Битова. «Один из многих ключевых»: уточнение, сразу все говорящее о персонаже этого эссе. К Битову много ключей…

Зоопоэтика Деррида препарирует образы животных в культуре. Зоософия идет дальше, исследуя высшее значение этих образов для человека. Один из великих, антропологических по своей сути художественных жестов Битова – памятник Зайцу, ключевому «стоп-сигналу» в судьбе Александра Сергеевича Пушкина. Животное в отношении человека может все. В том числе – запретить человеку заниматься политикой и тем самым спасти ему жизнь. А этот арт-проект – очередное острое пересечение областей геопоэтики и зоософии в жизни А.Б.