Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки - [72]
Однако ничто ведь не мешает нам описывать животных, даже растения и вообще всё что угодно в терминах зависимости. Но это будет не та же самая зависимость, что конституирует антропогенез. Животное не зависит от своих инстинктов, оно и есть эти инстинкты, поэтому сменить «зависимость» (на деле псевдозависимость) от инстинктов на зависимость от, скажем, запаха гартензий животное не может. Это значит, что строго определенный набор инстинктов, то есть некая данность, а не сама зависимость от них, то есть отношение, конститутивна для животного существа. Итак, данность не есть отношение, отношение не есть данность, ибо отношение как раз и есть отношение между данностями.
Человек также представляет собой некую данность, и она в точности повторяет данность животного – вслед за Гегелем, Кожевом, Батаем назовем ее природой. А раз так, то природная данность не конститутивна для человека как именно человека, для человека в его сущностном отличии от животного. Верно: для него конститутивна не данность, но отношение. Еще точнее: человек есть такая данность, для которой определяющим фактором является вступление в отношение с иными данностями. Бытие-в-отношении, или просто бытие-с, Mitsein. И это отношение, сказал бы антрополог Берроуз, есть отношение зависимости – подчинения, подконтрольности, подвластности. Теперь понятно, почему джанк может быть признан универсальной метафорой человеческого бытия. По сути, человек и есть джанк.
И далее, получив центральную формулу антропогенеза, можно реализовать эту метафору на чем угодно, с привлечением любого материала, что и делает Берроуз с первой до последней своей строчки. Джанк: наркотики, секс, насилие, государство, религия, язык – всё имена господ, инстанций контроля и кафкианских Замков, которым подчинен человек и в коем подчинении он обнаруживает свою несчастную самость. И нет ли из этого выхода?
Вообще-то негативный ответ уже получен, ибо осознание сущностной, а не случайной, подконтрольности человеческого бытия само собой означает хотя бы дискурсивное, но всё же дистанцирование от инстанций контроля, то есть выход из-под контроля, волю к неповиновению. Мы говорили: власть позитивна, следовательно…
Берроуз пропитан страстью бунта, он изучает контроль. Он познает его, чтобы научиться от него ускользать. Книги Берроуза, как правило, начинаются с того, что кто-то куда-то и от кого-то бежит – вспомним начало «Голого завтрака», «Мягкой машины». Содержательно в его антироманах есть две основные фигуры: это статика, описывающая контроль (как босховские панорамы пыток), и динамика, описывающая бегство из-под контроля (сквозь время, пространство и между слов). Да и сам антироман есть бегство от традиционной романной формы, то есть специфически литературной формы контроля, имя которой жанр.
Человек не только зависим, но человек также бежит от зависимости – вот две фигуры его существования. Они неразрывны, потому что и в бегстве от зависимости человек продолжает зависеть от самой зависимости, пускай и в негативном модусе. Если я отрицаю А, я отрицаю именно А, а не что-то другое, и поэтому я в определенной степени утверждаю А. Беглец от зависимости, человек не может убежать от нее окончательно – очевидно, для него это означало бы перестать быть человеком, умереть в качестве человека, – вернуться к животной природной данности или стать тотально свободным богом (что само по себе заманчиво, но проблематично – смотри «Бытие и ничто» Сартра). Но бегство есть его сущностная возможность, и поэтому он не полон, закрывая ее для себя.
Принять этот парадокс невозможной возможности, зависимой независимости или зависимого бегства от всякой зависимости – самое большее, на что мы способны, однако этой способности у нас никому не отнять. «Человек – это бесполезная страсть», – скажет Сартр, и будет нечеловечески точен. В нашем бегстве нет пользы, ведь польза – это другое название зависимости, однако именно в этой депрагматизации бытия таится возможность свободы. Выведенная из возможности в действительность, она превращается в непрерывный номадизм, фронтир без начала и без конца, в дорогу Мориарти-Керуака, в шизофреническое письмо Берроуза. Не останавливаться, ибо свобода в движении. Каждая остановка есть жертва вездесущему джанку-контролю, только и ждущему удобного случая подсадить тебя на очередную иглу: телевизора, Интернета, патриотизма, китайского чая или олигофренической поп-культуры. В конце концов, попытка к бегству – всегда только попытка и никогда не свершение, и поэтому всё это отдает каким-то юмором висельника: смех – уже кое-что, ведь животное не умеет смеяться.
Бегство есть непрерывное скольжение по поверхности господствующего бытия. С наркотиком от наркотика, с государством от государства, с литературой – от литературы. В сущности, из этих динамических фигур (если такое возможно) и состоит как творческая, так и вполне житейская биография Уильяма С. Берроуза, писателя и антрополога, который очень любил кошек (тоже ведь джанк). Ничто не истина, всё дозволено, часто повторял он. Кто-то наивный норовит услышать в этом, как ни странно, финальную истину бытия – в этом случае нужно прочитать эту формулу еще раз, медленнее. Из всего следует, что это – прошу прощения за комический оксюморон – что-то вроде этической прихоти, вариант кантовского als ob: жить надо так, как будто бы ничто не истина и всё дозволено…
В данной книге историк философии, литератор и популярный лектор Дмитрий Хаустов вводит читателя в интересный и запутанный мир философии постмодерна, где обитают такие яркие и оригинальные фигуры, как Жан Бодрийяр, Жак Деррида, Жиль Делез и другие. Обладая талантом говорить просто о сложном, автор помогает сориентироваться в актуальном пространстве постсовременной мысли.
В этой книге, идейном продолжении «Битников», литератор и историк философии Дмитрий Хаустов предлагает читателю поближе познакомиться с культовым американским писателем и поэтом Чарльзом Буковски. Что скрывается за мифом «Буковски» – маргинала для маргиналов, скандального и сентиментального, брутального и трогательного, вечно пьяного мастера слова? В поисках неуловимой идентичности Буковски автор обращается к его насыщенной биографии, к истории американской литературы, концептам современной философии, культурно-историческому контексту, и, главное, к блестящим текстам великого хулигана XX века.
В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.
В Тибетской книге мертвых описана типичная посмертная участь неподготовленного человека, каких среди нас – большинство. Ее цель – помочь нам, объяснить, каким именно образом наши поступки и психические состояния влияют на наше посмертье. Но ценность Тибетской книги мертвых заключается не только в подготовке к смерти. Нет никакой необходимости умирать, чтобы воспользоваться ее советами. Они настолько психологичны и применимы в нашей теперешней жизни, что ими можно и нужно руководствоваться прямо сейчас, не дожидаясь последнего часа.
На основе анализа уникальных средневековых источников известный российский востоковед Александр Игнатенко прослеживает влияние категории Зеркало на становление исламской спекулятивной мысли – философии, теологии, теоретического мистицизма, этики. Эта категория, начавшая формироваться в Коране и хадисах (исламском Предании) и находившаяся в постоянной динамике, стала системообразующей для ислама – определявшей не только то или иное решение конкретных философских и теологических проблем, но и общее направление и конечные результаты эволюции спекулятивной мысли в культуре, в которой действовало табу на изображение живых одухотворенных существ.
Книга посвящена жизни и творчеству М. В. Ломоносова (1711—1765), выдающегося русского ученого, естествоиспытателя, основоположника физической химии, философа, историка, поэта. Основное внимание автор уделяет философским взглядам ученого, его материалистической «корпускулярной философии».Для широкого круга читателей.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.
В монографии раскрыты научные и философские основания ноосферного прорыва России в свое будущее в XXI веке. Позитивная футурология предполагает концепцию ноосферной стратегии развития России, которая позволит ей избежать экологической гибели и позиционировать ноосферную модель избавления человечества от исчезновения в XXI веке. Книга адресована широкому кругу интеллектуальных читателей, небезразличных к судьбам России, человеческого разума и человечества. Основная идейная линия произведения восходит к учению В.И.